Катастрофа

Зуров, несколько пришедший в себя, окрысился на нового сожителя, поселение которого на «Жаннет» ему явно пришлось не по душе.

— Наполеон! — насмешливо протянул он. — Наполеону пришлось пядь за пядью отвоевывать, а эти советские… драпают от германцев, как зайцы от волка.

— Это временно! И причина ясна — где военачальники Якир, Уборевич, Тухачевский? Английское радио передало, что арестованы едва ли не все командиры армий — перед самым началом войны.

Зуров с превосходством знающего человека отрезал:

— Потому что они пожелали сотрудничать с немцами, стали их агентами, шпионами.

Несколько успокоившийся Бунин пожал плечами:

— Шпионы? Сомнительное дело. Ленинская гвардия — это действительно шпионы — германские, на их деньги большевики разлагали русскую армию и укрепляли свою власть. А после расплатились, отдав национальные сокровища в Германию. Вот по этому шаблону и строят обвинения вчерашним «товарищам». Зачем нужно Сталину обезглавливать собственную армию? — полюбопытствовал Бахрах. Вот в этом-то и загадка. Пилит сук Иосиф, на котором сам сидит. Если уничтожал он старых большевиков — Троцкого, Зиновьева, Бухарина, то это объяснить можно: устранял потенциальных конкурентов на престол. Но ослаблять свою армию — это все равно, что собственный дом подпаливать.

В дневнике Бунина появлялись новые записи:

«Не запомню такой тупой, тяжкой, гадливой тоски, которая меня давит весь день. Вспомнилась весна 19-го года, Одесса, большевики— очень похоже на то, что тогда давило…

Страшные бои русских и немцев. Минск еще держится.

Желтоватая, уже светящаяся половина молодого месяца.

Да, опять «Окаянные дни»!»

«С утра довольно мутно и прохладный ветерок. Сейчас — одиннадцатый час — идет на погоду. И опять, опять, как каждое утро, ожидание почты. И за всем в душе тайная боль — ожидание неприятностей. Изумительно! Чуть не тридцать лет (за исключением десяти, сравнительно спокойных в этом смысле) живешь в ожидании — и всегда в поражении своих надежд!

Пришла газета. Немцы: «сотни тысячтрупов красных на полях сражений…» Русские: «тысячитрупов немцев на полях сражений…»

«Блажен, кто посетил сей мир». На мою долю этого блаженства выпало немножко много! "J'en ai accez!" ^[11]

«Взят Витебск.

Больно… Как взяли Витебск? В каком виде? Ничего не знаем! Всесообщения с обеих сторон (немцев и французов. — В.Л.)довольно лживы, хвастливы, русские даются нам в извращенном и сокращенном виде.

Магда и Галя были на «Казбеке». Генерал Свечин говорил, что многие из Общевоинского союза предложили себя на службу в оккупированные немцами места в России. Народу — полно. Страстные аплодисменты при словах о гибели большевиков».

Сам Бунин, последними словами кляня «этих гнусных подлецов— предателей», сказал Вере Николаевне:

— Все же, если бы немцы заняли Москву и Петербург и мне предложили бы туда ехать, дав самые лучшие условия, — я отказался бы. Я не мог бы видеть Москву под владычеством немцев, видеть, как они там командуют. Я могу многое ненавидеть и в России, и в русском народе, но и многое любить, чтить ее святость. Но чтобы иностранцы там командовали — нет, этого не потерпел бы!

Вера Николаевна записала эти слова в свой дневник — «на память».

И позже, узнавая о предательстве какого-нибудь соотечественника, грустно покачивал головой:

Да, я еще в «Окаянных днях» писал, что из нас, русских, как из дерева — и дубина, и икона. Разные русские бывают…

4

Из всех развлечений Бунину остались поездки в соседние от Граса Ниццу и реже в Канны.

В Ницце он обычно шел на кладбище и клал несколько цветочков под монумент на могиле Герцена, в котором ценил острый ум и великий талант публициста.

Бывал в местной русской библиотеке, где брал книги, а однажды раздобыл совершеннейшую редкость — карту СССР. Вскоре эта карта красовалась на «Жаннет», внизу, в столовой, и Бунин старательно передвигал на ней красные флажки, изображавшие линию фронта.

Порой прибывал домой с «Новым словом», от которого его едва не тошнило — слишком выпирала в этом листке прогерманская ориентация. Но других газет не было.

Однажды привез тощую книжицу, купленную по смехотворному номиналу — за 5 франков. Вечером, после чая, по заведенному обычаю устроили «громкую читку».

Бунин веселился:

— Нам пора устроить — как это у них называется? — «красный уголок». Карта висит, книги вслух читаем и обсуждаем…

Бахрах подхватил:

— Нет пока портрета Сталина, но это дело поправимо. Леня нарисует, у него цветные карандаши есть!

Все расхохотались, а Вера Николаевна обратилась к мужу:

— Что за книжечку, Ян, ты привез?

— Чудо чудное, а не книжечка! И название у нее — «Русские масоны в эмиграции». Только что напечатана в Париже, типографской краской еще пахнет.

— Кто автор? Может, Берберова? — заинтересовался Зуров. — Она, помнится, материалы по масонству собирает.

— И с немцами, говорят, дружбы не чурается, — дополнил Бахрах. — Иначе как можно нынче в Париже печататься?

Бунин вздохнул: