Катастрофа

21 октября, в канун дня рождения, и в жизни Ивана Алексеевича произошло памятное событие. Впервые за долгие годы он начал служить — редактировать «Южное слово». Членами редколлегии этой газеты стали академик Никодим Павлович Кондаков, писатели Иван Шмелев, Константин Тренев, Сергей Ценский.

Бунину редакторская работа весьма понравилась. Газетная суета, встречи с авторами, вечная нехватка времени, а больше всего персональный автомобиль с национальным флагом, который ежедневно возил писателя в редакцию и обратно до дому, — все это несколько развлекало Ивана Алексеевича, долго кисшего от домашнего заточения.

Радовалась новой службе и Вера Николаевна. Особенно она любила вечерние часы.

Бунин возвращался усталый и голодный.

Пока он мылся, переодевался, Вера Николаевна торопливо собирала на стол. Бунин ужинал в одиночестве, с отвращением пережевывал дурную пищу. Затем начинал рассказывать новости, приходившие в редакцию.

Теперь большевики крепли, все более теснили белых. Колчак терпел одно поражение за другим, плохи дела были у Деникина и Врангеля, лучших людей теряли Петлюра, Шкуро и генерал Краснов. Большевики гнали белых к последней российской черте— Черному морю.

Оставалось — либо топиться, либо переправляться к берегам Анатолии — «чтобы накопить силы и победоносно ударить по большевикам».

И бежали русские, доверяли себя бурной морской стихии.

Зимнее Черное море гуляло вовсю, взмывали до неба мутные ледяные горы. Шли на дно суденышки, перегруженные корнетами и полковниками, нянечками и крестьянами, оперными певцами и действительными статскими советниками.

Был удивительный случай, спасся один поэт. Об этом — позже.

2

Все чаще Бунины приходили на причал, все чаще Вера Николаевна обливалась слезами: уезжали друзья, навеки прощались друг с другом, навсегда расставались с Россией.

Одесса стала транзитным городом.

Прибыл в нее елецкий житель, поэт и журналист Борис Велихов. Был известен он тем, что однажды газеты напечатали его некролог. Как выяснилось, несколько преждевременно.

Налетел на Елец полковник Мамонтов, соратник генерала Краснова, — рассказывал Велихов. — Большевики вначале не придали серьезного значения этому рейду по их тылам. Это много содействовало успехам Мамонтова. Мы радовались: пришло, наконец, освобождение от большевиков.

Большевики грабили-убивали, влетел в Елец Мамонтов — тоже начали грабить и убивать. Правда, головы сшибал только евреям и коммунистам.

— У него большое войско? — полюбопытствовал Бунин.

— Мой знакомый, офицер Константина Константиновича Мамонтова, говорил, что у них шесть тысяч сабель, три тысячи штыков, несколько бронепоездов.

— Грозное воинство!

— Да, сила немалая. Мамонтов занял Тамбов, Козлов. 31 августа ворвался в Елец. Их лозунг: «Спасай Россию и бей жидов!» Многим этот лозунг пришелся по вкусу.

— Потому что после революции командные должности были заняты евреями?

— Да, и поэтому. В руки мамонтовских казаков попали все комиссары. И все они были перебиты. Тяжелое зрелище!

Бунин горестно вздохнул:

— Страшная, немыслимая беда — гражданская война.

— Вы, Иван Алексеевич, доктора Лакиера знали, кажется?

— Конечно! Я с ним когда-то познакомился у Чехова в Аутке. Милейший человек!

— Ведь он годами принимал бедных бесплатно. Святой человек.

— И что с ним?

— Арестовали Лакиера и его сына. Сам доктор сумел убежать из тюрьмы, а сына расстреляли. За что?

Бунин решительно сказал:

— Среди евреев, как и среди русских, разные люди встречаются. Нельзя всех под одну гребенку стричь. Разве можно к этому чудному доктору относиться так же, как к негодяям Троцкому и Зиновьеву? Конечно, нет!

— Кстати, — улыбнулся Велихов, — меня тоже чуть не прихлопнули. Шел я однажды по Дворянской, навстречу верхом едет казак. Увидал меня, улыбается.

— Попался, — говорит, — жидовская морда!

Приставил пистолет к груди, вот-вот пальнет.

Говорю ему:

— Я русский дворянин!

— Чем докажешь? Есть документ?

Показал ему паспорт.

Казак прочитал, почесал в затылке:

— Да, дворянин жидом быть не может!

Отпустили меня.

— Веселенькая жизнь! — сквозь зубы проговорил Бунин.

— Это надо видеть! Люди навзрыд плакали, когда по приказу большевиков в мужском монастыре добровольцы жгли иконы. Теперь устроили там кинематограф.

— А как с питанием?

— Хлеба получали по полфунта, и то очень дурного. Кроме картошки и пшена, ничего нельзя достать. Молоко было, но очень дорогое.

Бунин простонал:

— И это в Ельце, всегда отличавшемся изобилием и дешевизной продуктов! Что натворили эти революционеры!

Вера Николаевна добавила:

— Ян органически не переносит революционеров, как я кошек.

Бунин согласно кивнул головой:

— Для меня что Троцкий, что Вельзевул — разницы не вижу.

Пожалуй, Иван Алексеевич был прав.

3