Катастрофа

— Станиславский, поди, по сей день жалеет, что ты не поступил к нему в труппу, когда в десятом году звал он тебя, — добавила Вера Николаевна.

Потом допили шампанское, спела Линская:

Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету;
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту.

За роялем сидел Вавич, он же продолжил «Песней рекрута»:

Последний нынешний денечек
Гуляю с вами я, друзья!
А завтра рано, чуть светочек
Заплачет вся моя семья…

Это было истинной правдой: завтра, точнее — уже сегодня, ибо был второй час ночи, Михаил Иванович отправлялся в Америку. С синематографической фирмой «Голливуд» был заключен контракт.

— Условия контракта такие, что себе не верю, — смущенно сказал Вавич Бунину. — За съемку в двух фильмах должен получить целый капитал, до конца жизни хватит. Только боюсь, долго не проживу. Сердце стало шалить… Порой даже на сцене.

— Причина — шампанское?

— И это — тоже! Ведь я в театре начал работать с пятого года — в частной оперетте Тумпакова в Петербурге. Двадцать пять лет мне тогда было. Сразу же заметили, отовсюду приглашения посыпались — пел в «Буффе», «Паласе», у Блюменталь-Тамарина, Щукина, Зона… Одних граммофонных пластинок вышло более полутысячи. У самого Шаляпина, поди, меньше.

— В каждом доме звучал голос Вавича, сколько тайных и явных слез было пролито над бесподобными «Очами черными»…

— Да, Иван Алексеевич, был некоторый успех: и цветы, и тосты… И песни до утренней зари. И чувствовал себя прекрасно! А теперь… Хотя сборы делаю, а все равно живу как в провинции на плохих гастролях… Скучно мне без Москвы, Петербурга, Киева… Только и забываюсь во время пения. Как хороши русские песни!

Гости опять стали приставать к Вавичу:

— Михаил Иванович, спойте — прощальную.

Вавич не стал отнекиваться, сел за рояль и с надрывом запел:

Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид!
Тихо плететесь вы мелкой рысцою
И возбуждаете смех у иных!
Были когда-то и вы рысаками,
И кучеров вы имели лихих.
Ваша хозяйка состарилась с вами…
Пара гнедых, пара гнедых!

Куприн, подошедший к роялю, протянул Вавичу бокал красного вина. Тот кивком головы поблагодарил и залпом его выпил. Он вновь взял минорный аккорд:

Грек из Одессы, еврей из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал —
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же теперь, в какой новой богине
Ищут они идеалов своих?
Вы, только вы лишь верны ей поныне,
Пара гнедых, пара гнедых.

Чувствительная Вера Николаевна держала за рукав мужа, и по ее щекам катились крупные слезы, да и сам Бунин остро воспринимал чудное пение Вавича, был весьма растроган.

Вот почему запряжены с зарею
И голодая по нескольку дней,
Тихо плететесь вы мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей!
Старость, как вам, так и ей угрожает,
Говор толпы безвозвратно утих:
И только кнут порой вас ласкает…
Пара гнедых, пара гнедых!

Тихо туманное утро в столице,

По улице медленно дроги ползут:
В гробе сосновом останки блудницы
Пара гнедых еле-еле везут.
Кто ж провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни родных,
Несколько только оборванных нищих.
Пара гнедых, пара гнедых!

Вавич всем отвесил общий поклон, порывисто обнял Бунина, поцеловал в щеку Веру Николаевну и быстро, не оглядываясь, ушел.

Через полгода из Америки Бунин получил объемистый пакет. В нем лежали видовые открытки, письмо Вавича и восторженные отклики газет. И за океаном венчала слава русского актера.

КРОВЬ НА ЛЬДУ

1

Утром седьмого марта Бунин проснулся в счастливом состоянии духа. Еще ночью шел обвальный весенний ливень, а теперь в окно виднелось прозрачно-эмалевое небо. Веселый зайчик, отраженный от раскрытой форточки, дрожал на цветных обоях. Бунин с наслаждением вытянулся на широкой деревянной кровати и вдруг вспомнил то, что вызвало его радостное настроение. Вчера поздно вечером, промокший до последней нитки под дождем, в бунинской квартире появился, задыхаясь от быстрого движения, Струве.