Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Вот, — проговорил он, беря дыхание, — плачу о своих бриллиантах. А я ведь во время взрыва должен был стоять на сцене. А ее — в щепки. Проспал. Первый раз в жизни. Ты права: «Что Господь ни делает, все…»

Мысль мудрая, да не всегда человек по разуму живет, больше по сердцу.

4

Судьба спасла его, а болгарское правительство за свой счет отправило в вагоне третьего класса в Белград. Когда поезд прибыл в этот город, вагон загнали на запасные пути. В этом железнодорожном тупике и жили Бунины, тратя последние гроши, которые пожертвовало болгарское правительство.

«Сербы помогали нам, русским беженцам, только тем, что меняли те „колокольчики“ (деникинские тысячерублевки), какие еще были у некоторых из нас, на девятьсот динар каждый, меняя, однако, только один „колокольчик“, — писал Бунин много лет позже. — Делом этим ведал князь Григорий Трубецкой… И вот я пошел к нему и попросил его сделать для меня некоторое исключение, — разменять не один „колокольчик“, а два или три, — сославшись на то, что был обокраден в Софии».

Тот посмотрел строго на просителя и сухо спросил:

— Вы, говорят, академик?

Кровь бросилась в голову, но Бунин сдержал себя:

— Так точно!

— А из какой именно вы академии?

Это было настоящим издевательством.

— Я не верю, князь, — сказал Иван Алексеевич, — что вы никогда ничего не слыхали обо мне.

Трубецкой залился краской и резко отчеканил:

— Все же никакого исключения я для вас не сделаю. Имею честь кланяться.

Бунин вышел на улицу, с трудом соображая: «Как быть? Что делать?» Вновь возвращаться в Софию, в этот страшный отель, переполненный ворами и тифозными больными?

Из окна посольства, где размещался Трубецкой, вдруг раздался крик:

— Господин Бунин!

В окне виделся русский консул. Он махал рукой:

— Только что из Парижа пришла телеграмма. Она вас касается. Госпожа Цетлина выхлопотала для вас визу во Францию и еще прислала тысячу французских франков.

На сердце стало тепло. Подумалось: «Как Мария Самойловна могла узнать о его беде, о краже в „Континентале“? Нет, узнать не могла! Но ее исключительно доброе сердце подало весть: „Друг в беде!“ Вот она и отозвалась».

Нет ничего дороже истинных друзей.

Ностальгия

1

Двадцать восьмого марта 1920 года, испив несказанную чашу мучений, Бунин прибыл в Париж.

Город на Сене встретил яркой красотой весны. Весеннее солнце обливало чистые тротуары, на которых чуть не на каждом шагу попадались люди, знаменитые не только на всю Россию, но и на всю Европу: дельцы-миллионеры, великие князья из уцелевших, знаменитые художники, музыканты и актеры, члены Государственной думы и общественные деятели.

Бунина несказанно радовало небо, почти не замутненное облаками, удивительно вкусный и дешевый хлеб, множество русских и шумные улицы, скрип тормозов роскошных авто, цоканье копыт впряженных в коляски лошадей, чистый блеск богатых витрин, парящее чувство свободы.

Бунин долго с платоническим интересом изучал их содержимое: шелковые галстуки, хрустальные флаконы, мягкое нижнее белье, модные костюмы и платья, десятки сортов колбасы, розовые окорока от Феликса Потена и бриллиантовые ожерелья в зеркальных окнах ювелира Картье.

Хотелось идти осматривать Лувр, а пошел в дом 77 по рю де Гренель, в русское посольство, за видом на жительство, хотя, собственно говоря, жить было негде.

В посольстве принимали согласно живой очереди. Очередь казалась бесконечной. Все просили как милостыни разрешения жить здесь, а сердцем тянулись туда. Талантливая писательница-сатирик (и единственная, пожалуй, женщина в этом жанре) Надежда Тэффи, уже получившая «вид», опубликовала заметку:

«НОСТАЛЬГИЯ

…Приезжают наши беженцы, изнеможденные, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут.

Тускнеют глаза, опускаются вялые руки, и вянет душа, душа, обращенная на восток.

Ни во что не верим, ничего не ждем, ничего не хотим. Умерли.

Боялись смерти большевистской и умерли смертью здесь.

Вот мы — смертью смерть поправшие!

Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда…

Приехал с юга России аптекарь. Говорит, что ровно через два месяца большевизму конец.

Слушают аптекаря. И бедные, обращенные на восток души розовеют.

— Ну конечно, через два месяца. Неужели же дольше? А ведь этого же не может быть!»

2