Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Ну, ты отчаянный… И жизнь у тебя разнообразная.

— Это, Иван, ты правильно говоришь — разнообразная. Как вышел из полка в девяносто четвертом году, так я со всем жаром молодости на жизнь набросился. Был артистом, в городе Сумы на пропитание зарабатывал. Изображал лакеев. Грузил арбузы в Киеве. Служил псаломщиком. В Полесье предсказывал местному населению их грядущую судьбу. Одна судьба — пятиалтынный. Преподавал в училище для слепых, меня оттуда турнули. Очень интересным делом в Москве занимался — продавал замечательное изобретение инженера Тимаховича — «Пудр-клозет».

Вера Николаевна еще раз наполнила рюмку. Куприн выпил. Задорно спросил:

— Помнишь, Иван, как мы с тобой в Люстдорфе познакомились?

* * *

Бунин отлично помнил то давнее время, когда он отдыхал под Одессой у приятеля, писателя Федорова. Вдруг кто-то сказал, что на другой половине дома, у квартировавших там Карамышевых, остановился писатель Куприн.

Лил страшный дождь, небо прорезали громадные молнии, прямо над головой то и дело ударяли сухие разряды грома. Бунин с Федоровым отправился знакомиться с Куприным. К своему удивлению, они его не застали.

«Он, верно, купается!» — сказали его друзья.

Сбежали к морю. Увидали одинокую фигуру — из воды вылезал полный и розовотелый человек лет тридцати, стриженный каштановым ежиком.

— Куприн?

— Да! А вы?

— Бунин, Федоров.

Куприн просиял дружеской улыбкой, энергично пожал им руки своей небольшой рукой, про которую сам Чехов сказал: «Талантливая рука!»

Они сразу сдружились. Куприн охотно и много про себя говорил:

— Последнее время для одной газетки писал всякие гнусности, ютился в трущобах среди самой последней сволочи.

Бунин заставил его засесть за письменный стол. Так появилась «Ночная смена», которую они отправили в популярный журнал «Мир Божий», где она и была вскоре напечатана.

Под нажимом Бунина Куприн написал еще какой-то рассказ. Решили отдать его в «Одесские новости». Вместе с Буниным отправились в редакцию. Сам Куприн почему-то испытывал робость перед редакторами. Он остался в томительном ожидании отказа возле редакции. Вскоре появился сияющий Бунин. Он размахивал четвертным билетом:

— Авансец!

Куприн деловито предложил:

— Пропить, и срочно!

— Для начала купим тебе штиблеты! А твою рвань бросим возле магазина.

Так и сделали. А потом был лихач, ресторан «Аркадия», белое бессарабское вино, жареная рыба.

Обо всем этом вспоминали друзья, сидя в Париже.

— Славное было время! — вздохнул Бунин. — И не понимали до конца собственного счастья…

— За возрождение России и наше возвращение! — Куприн выпил и отправился гулять в соседний лес — Булонский.

6

Едва удалился Куприн, как пришли Дон-Аминадо и Мунштейн, писавший под псевдонимом Лоло. Дон-Аминадо, галантно расшаркавшись, представил спутника:

— Мой друг — непотопляемый «миноносец»…

— Мы отлично знакомы, — улыбнулся Бунин. — Я печатался в журнале Леонида Григорьевича «Рампа и жизнь». Но почему «миноносец»?

Дон-Аминадо, показав блестящие способности рассказчика и актера одновременно, стал рассказывать:

— Наш Мунштейн человек хороший, но не герой. Прямо скажем, он характера осторожного и даже робкого. Удирая от большевиков, погрузился в Одессе на пароход «Грегор» и направился к берегам Турции.

Мунштейн печально вздохнул:

— У меня сердце чувствовало беду…

Дон-Аминадо строго посмотрел на приятеля:

— Попрошу, сударь, не перебивать! И вот Мунштейн погрузился на «Грегор», а тот, понятно, налетел на мину. Взрыв, пожар, отчаянные вопли гибнущих! И пошел этот самый «Грегор» ко дну. Со всеми его пассажирами. Кроме Мунштейна.

Наш друг оказался за бортом, а плавать не умеет. Дело было в январе. Бултыхался, сколько мог. Море ледяное, долго не продержишься. Замерз он вдребезги, сил нет, а тонуть все равно не хочется. Но Мунштейн — это не знаменитый атлет-красавец граф Соколов, который, говорят, целый час плавал под обстрелом в Северном море и даже насморка не схватил. Наш Мунштейн достоинств более скромных, но тоже парень не промах. Видит, какая-то штуковина плавает, на бочку с торчащими рожками похожая. Любой школьник знает — это мина. Но миролюбивый Мунштейн этого не ведал. Зато он предприимчивый. Ухватился за мину и крутит головой, помощи ждет. Но до Турции далеко. К большевикам, уже занявшим Одессу, возвращаться не хочется. Стал наш друг размышлять: «Может, бедному еврею лучше сразу утопиться?»

Вдруг сквозь рассеявшийся туман что-то большое зачернело. Пароход плывет! Мунштейн стал орать и размахивать свободной рукой, вот-вот мину потревожит.

Пароход подошел ближе. Кричат в рупор:

— Бросай мину, плыви к нам!

— Не могу, утопну! Спа-си-те!..

— Тогда — гуд-бай!

Как услыхал Мунштейн это иностранное слово, так оттолкнулся от мины и саженками — прямо-таки заправский спортсмен! — к пароходу. С того уже шлюпку спустили…

Вытащили редактора, откачали, обогрели, выходили и назвали гордым именем «миноносец»! А мину из пушки расстреляли — до неба рванула.

* * *

Гости выпили чай, съели печеночный паштет. Мунштейн прочитал свое стихотворение «Пыль Москвы». Хотя он сочинил его совсем недавно, но Дон-Аминадо воскликнул: