Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Здорово этот татарин сочинил! Без него и Пушкина не было бы. Державина у нас все-таки не ценят так, как он того заслуживает. Поэт совершенно изумительный! Ведь это надо так сказать: «Палевый луч луны»! Лучше не придумаешь. А вы, лев Сиона, молодец! Помнить наизусть Державина — прекрасно! Какая удивительная судьба — десять лет пребывал в солдатском звании, с ворами и шулерами общался — и вот вам! — взлетел на самую вершину государственной власти: сенатор, министр, кавалер высших наград. Любимец императрицы! Конечно, и времена другие были, золотые, не то что нынешние, даже правители выродились в уродов вроде Гитлера или Муссолини. Да и людишки обмельчали. Запал не тот, что лет двести назад! Эх, Аля, а песни какие были — заслушаешься! — Бунин вдруг грянул на всю округу, заглушая разбушевавшиеся стихии, а Бахрах ладно поддержал:

Гром победы, раздавайся!

Веселися, храбрый Росс!

Звучной славой украшайся:

Магомета ты потрес.

Славься сим, Екатерина,

Славься, нежная к нам мать!

В окнах «Жаннет» зеленовато засветились огоньки: там собирались на вечерний чай.

5

Гром победы все чаще долетал до Граса.

Жарким полднем 25 августа сорок четвертого года, когда сухой ветер с востока шевелил листья пальм и платанов, Бунин сидел в саду, развалившись в плетеном кресле и полной грудью вдыхая запах трав, цветов и хвои. Над его головой, отбрасывая тень, густо разросся куст гелиотропа.

Рядом, на таком же кресле, возлежал Бахрах, внимательно слушавший патрона.

— Чтобы стать настоящим писателем, следует позабыть о многих мирских радостях. Необходимо с головой уйти в работу. Когда-то Толстой мне говорил… — И Бунин стал изображать чуть шамкающую речь великого старца: — «Вы думаете, мне хочется работать? Вовсе нет, порой силком усаживаю себя за стол. С семи утра и до полдня обязательно работаю. Иначе нельзя!»

— Да, Иван Алексеевич, лень одолевает многих талантливых от природы литераторов, не хватает им трудолюбия.

Эти рассуждения были прерваны криком Веры Николаевны, со стуком распахнувшей дверь дома:

— Париж взят!

…Целый час Бунин не отходил от «Дюкрете». Ставшая вновь свободной от гитлеровцев, парижская радиостанция без конца повторяла сенсационные подробности: пятьдесят тысяч бойцов движения Сопротивления при поддержке парижан «овладели французской столицей, нацисты спасаются бегством»!

— Аля, вперед — в нашу незапланированную прогулку! — воскликнул, сияя счастьем, Бунин. — Верочка, милая, давай откроем «Камю»… ну, давнюю заначку. Сама понимаешь, такое замечательное событие!

Они спустились в город. Здесь вовсю шло ликование. Песни, смех, танцы — повсюду, на каждом шагу.

Бунина сразу узнали. Какая-то красавица в расшитой цветами юбке громко крикнула:

— Вив ля Русси, вив Сталин! — и запечатлела на губах нобелевского лауреата смачный поцелуй.

Лауреат расцвел еще больше:

— Ах, хороша! Мне бы десяток лет скинуть, не ушла бы она от меня! Пора пропустить еще по рюмочке.

Он толкнул старинную дубовую дверь, и спутники очутились в приятной сумрачной прохладе. Знакомый хозяин кабачка, куда в лучшие годы Бунин частенько наведывался, стал тискать его в объятиях, упираясь в писателя большим животом, опоясанным синим передником:

— Какую рюмочку, месье лауреат! Спрячьте ваши франки. Сегодня все бесплатно, сегодня угощаю я сам!

…Праздник вышел славным.

Бахрах нежно поддерживал патрона, стремившегося ступать твердо. Тот громко и колоратурно вновь затягивал «Гром победы», затем «Взвейтесь, соколы, орлами», а на близких подступах к «Жаннет» вдруг перешел на почти забытое, петое в голодной и страшной Москве восемнадцатого года у Станиславского (уже шесть лет лежавшего на Новодевичьем) «Боже, царя храни…».

Хотя на поверхностный взгляд этот чудесный гимн никакой связи с нынешним праздником не имел.

6

— В Париж! На Яшкинскую улицу желаю! — то и дело повторял теперь Бунин.

Но на берега Сены пока попасть было сложно по двум причинам. Отступая, немцы взорвали все мосты, какие не успели разрушить английские и американские летчики. Так что железнодорожное сообщение было восстановлено не сразу.

Другая причина — в бунинской квартире временно поселился некто со звучной фамилией Граф. И пока что он не мог (или не хотел) покидать обжитое помещение.

И когда в конце октября железная дорога вдоль побережья заработала, пришла трогательная минута прощания — Бахрах двинулся в Париж.

— До скорой встречи, мой друг! У меня ощущение, что мы с вами прожили под крышей «Жаннет» не четыре года, а целую жизнь.

Они пропустили на посошок по маленькой рюмке спирта, разведенного малиновым сиропом, еще раз обнялись.

Бахрах сдавленным голосом проговорил:

— Спасибо, за все спасибо…

— Это вам, Александр Васильевич, я очень благодарен. Вы скрасили эти страшные годы.

Через три дня окольным путем Бахрах добрался до столицы.

Бунину предстояло провести в Грасе еще одну холодную и скучную зиму.

Письма

И. А. Бунин — В. Ф. Зеелеру, Грас[12]

29. XII. 1943