Катастрофы под водой

В десятом отсеке находится одна из цистерн пресной воды объемом 6,1 кубических метров, однако к концу плавания она была пустой. Но мы знали, что в каждой цистерне всегда есть мертвый запас - вода, находящаяся ниже уровня водозаборника.

Мы обвязали оказавшегося среди нас трюмного матроса веревкой и осторожно спустили его в трюм с миской и куском шланга для отсоса. Через некоторое время раздался его голос: „Держите!“. В люке нащупали полную миску. Вкус у воды оказался специфическим, но об этом никто не думал. В темноте мы не могли видеть и ее цвета, как потом выяснилось, от ржавчины она была густого желтого цвета.

Хотя мы не знали, на сколько дней нам хватит этой воды, оснований для паники не было. Дело в том, что подводная лодка всегда обильно потеет: на борту температура 20-22°С, а за бортом - минус 4. Если бы вода в цистерне кончилась, нам достаточно было промокать тряпками запотевшие поверхности, а потом выжимать их в ту же миску. Так что водой я никого не ограничивал — пили, сколько хотели.

С пищей было сложнее. Разумеется, и десятый отсек имел неприкосновенный запас. Но в плавании многим здоровым матросам еды не хватало, или просто хотелось вкусного. В каждом отсеке подлодки в специальных бачках хранится неприкосновенный запас продуктов, он должен быть опломбирован, но... В наличии части НЗ не оказалось... Мы нашли три пятисотграммовые пачки сахара, три банки сгущенки, три банки квашеной капусты, две упаковки макарон - человек на десять каждая, три трехлитровых банки сливочного масла не первой свежести и в неограниченном количестве соль. Не так много на двенадцать человек на пятнадцать дней! Но тогда мы еще не думали о том, сколько же времени нам придется провести в этой мышеловке.

С продуктами поступили так: утром каждый получал свою дневную порцию - прямо скажем, более чем скромную, - и дальше делал с ней, что хотел. Некоторые съедали сразу, другие растягивали на весь день. Правда, и у хороших едоков особого аппетита все эти дни не было.

Из спасательных средств обнаружили только четыре аппарата индивидуального дыхания - лишь четверо из отсека должны были заступать на посты по боевой тревоге. Но в одном из них баллончики, заправленные кислородом, оказались пустыми. И все же, по очереди дыша кислородом, нам всем удалось встать на ноги, откачать даже серьезно отравившихся моряков.

Из других полезных вещей нашли магнитофон, только музыку мы так и не послушали. Я тут же реквизировал батарейки - в отсеке была 2,5-вольтовая лампочка, которую с помощью батареек зажигали ненадолго. Но и этим фонариком попользовались недолго. Лишь несколько раз мы зажигали его, чтобы посмотреть иногда на переборку с девятым отсеком, или просто друг на друга. А потом батарейки сели, и мы погрузились в полную тьму.

На второй день мы в последний раз связались с внешним миром. Я доложил обстановку командиру корабля Кулибабе и старшему в походе Нечаеву. В то время капитан 1 ранга В. Нечаев был заместителем командира 18 дивизии подводных лодок. Старый подводник дал мне несколько советов:

— Ты там, главное, гальюн обустрой. Пользуйтесь пустыми банками, а заливай все это дело гидравликой.

Мне приказали также принимать самые жесткие меры, если кто-то из пленников не выдержит и попытается прорваться на „свободу“. Такая попытка могла закончиться гибелью для всех. После этого разговора телефон замолк совсем.

На третий день заточения начался ураган. Мы заранее как следует закрепили торпеды, чтобы при случайном падении не произошел взрыв, так что аврала в связи с непогодой не было.

В один из первых дней слег матрос срочной службы, начальник секретной части. Он жаловался на почки, его знобило. Именно на него и был израсходован обнаруженный среди припасов спирт. Мы пропитали им простыни, завернули матроса и навалили на него одеял. Больной пропотел и почувствовал себя лучше.

С самого начала и избрал своим местом постель возле переборки с девятым отсеком. Ее состояние постоянно внушало опасения - от жары металл пузырился. Нам приходилось набирать в отсек через специальный заборник забортную воду и плескать ее на переборку для охлаждения. После этого мы некоторое время чувствовали себя, как в парилке, потом люк остывал. Но с этого места я мог контролировать весь отсек и в случае паники помешать попытке выбраться наружу. На трех человек я мог полагаться, как на себя. Вязать нам никого, правда, не понадобилось, однако на пятый день нашего заточения ситуация стала критической.

Постепенно мы все начали замечать, что дышать становится труднее. После пяти-шести шагов ощущение было такое, будто ты пробежал десяток километров. У всех постоянно болела голова от углекислого газа, и боль становилась все сильнее. Видимо, первый и центральный отсеки были загазованы настолько, что подача воздуха стала невозможной.