Катехон. Будет ли сломлена Российская империя?

– Нет, ты скажи, – говорила она, – что они должны думать о женщинах, о нас с тобой, например, насмотревшись этих фильмов, а? Они ж готовы камеру себе до самого живота натянуть, чтоб все увидели, что у них там делается. А вот что: что может одна, то может и другая. Не так, что ли? Вот мне интересно, как они после этого по своему городу ходят и что видят, когда на женщин смотрят?

– Ну ты, старая, даешь! Чё ты на меня-то наседаешь? – защищалась Адка от Ленкиных приставаний. – Сама-то у стола перед телевизором вертелась. Будто эти бабы без мужиков снимаются. Что они – о нас, то и мы – о них.

Так началась для Ленки жизнь.

Следующим летом Володька приехал в деревню и проводил с Ленкой много времени. Примерно тогда же Павел Семенович окончательно перебрался в свой дом на озере. А через год с небольшим Володька и Ленка поженились.

IV

– Слушай, Адка, а что это за туман, там – снаружи? – спросила Ленка свою подругу, когда они вечером шли на просветительское театрализованное представление, которое давали Марина Сергевна и Владимир Павлыч.

– Туман? Ты это о чем? – удивилась Адка.

Они вошли в огромный зал, в котором без труда могли бы уместиться три тысячи человек. В центре зала находилась небольшая сценическая площадка, а на ней – два алюминиевых стула.

– Знаешь эти сказки про людей, которые едят опиум: с каждым годом их страсть растет. Кто раз узнал наслаждение, которое дает она, в том она уж никогда не ослабеет, а всё только усиливается[2], – читала свою роль Марина Сергевна, стоя за одним из стульев.

– Дай все сильные страсти такие же, всё развиваются чем дальше, тем сильнее, – отвечал ей Владимир Павлыч, сидя на другом стуле.

– Пресыщение! – Страсть не знает пресыщения, она знает лишь насыщение на несколько часов, – возмущалась кем-то Марина Сергевна.

– Пресыщение знает только пустая фантазия, а не сердце, неживой действительный человек, а испорченный мечтатель, ушедший из жизни в мечту, – вторил ей Владимир Павлыч.

– Будто мой аппетит ослабевает, будто мой вкус тупеет от того, что я не голодаю, а каждый день обедаю без помехи и хорошо. Напротив, мой вкус развивается оттого, что мой стол хорош. А аппетит я потеряю только вместе с жизнью, без него нельзя жить.

Ленку не покидало ощущение, что она уже где-то слышала эти слова, читала где-то их сама, но тогда ничего в них не понимала. А сейчас?

– Если в ком-нибудь пробуждается какая-нибудь потребность, – ведет к чему-нибудь хорошему наше старание заглушить в нем эту потребность? Как по-твоему? Не так ли вот: нет, такое страдание не ведет ни к чему хорошему. Оно приводит только к тому, что потребность получает утрированный размер, – это вредно, или фальшивое направление, – это и вредно, и гадко, или, заглушаясь, заглушает с собою и жизнь, – это жаль.

– Запомни эти слова и никогда не забывай их, – зашептал на ухо Ленке Игорь Николаевич, – потому что в них – вся жизнь.

Ленка обернулась, но увидела лишь множество мужчин и женщин, сгрудившихся вокруг сцены.

– То, что делается по расчету, по чувству долга, по усилию воли, а не по влечению натуры, выходит безжизненно. Только убивать что-нибудь можно этим средством, – продолжала Марина Сергевна.

– Запоминай, – шептал Игорь Николаевич.

– Если кто-нибудь, без неприятности себе, может доставить удовольствие человеку, то расчет, по моему мнению, требует, чтобы он доставил его ему, потому что он сам получит от этого удовольствие, – отвечал Владимир Павлыч.