Катешизис

Тысячи теней по коридору. Моих теней. Что они делают? Преследуют меня? Или, может быть, просто сопровождают. Стремятся напугать своей серой, безмолвной прозрачностью, или оберегают, являясь едва различимыми спутниками в безмолвной жёлтой пустоте коридора? Лампочки под потолком через каждые три-четыре метра. Слегка пригнув голову, я иду вперёд. После каждой лампы, тень впереди более насыщена, увеличивается, сзади едва различимая, уменьшается, затем наоборот, и так до середины пути они сравниваются в размерах, становятся маленькими, умещаясь у меня под ногами. Вдруг вновь вырастают и продолжают свою пляску в такт моему движению. Они, тени, словно передают меня друг дружке, как эстафетную палочку. Принадлежат ли они мне? Могут ли тени кому-либо принадлежать? Говорят ведь: “Тень падает”. Значит, она изначально отторгается и, может быть, живёт своей жизнью, считая меня своей неотъемлемой частью, при условии наличия света. Значит ли, в таком случае, что я в такой же мере принадлежу ей, в какой она принадлежит мне? И сейчас мои тени бросают меня друг другу, как волейбольный мяч, нет, даже как мячик для гольфа? Тогда я могу прекратить их игру! Остановившись, я прерву дурацкую эстафету, в которой меня швыряют от лунки к лунке, от лампы к лампе. Попробовать? Но могу ли я сейчас остановиться? Теоретически – да, конечно. На самом же деле – остановка – мнимое ощущение хозяина положения. Разве из мячика я превращусь в игрока? Нет, отнюдь, я останусь тем же мячиком, только залетевшим в заросли кустарника. И это совсем не значит, что меня не отыщут и не ударят с размаха клюшкой.

Шёл я, не оборачиваясь. Шёл долго. Понимал, что, обернувшись, не увижу входа. Коридор просто сузится в моём восприятии до маленькой точки вдали. Впереди – он тоже был точкой. Я находился между двумя точками, на узком поле, где тени играли мною в гольф.

Жестоко играли. Играли под музыку. Жуткую музыку, звеневшую у меня в ушах и, заполнявшую всё моё сущёство. Виолончель. Томный, густой звук, вдруг переходил в капли, ритмично капающие на извилины моего головного мозга. Чего я ищу здесь? То был не вопрос, это было болезненное перебирание ответов воспалённого мозга. Снова виолончель, альт, виолончель, пронзительная скрипка. Сейчас я подумал, как они были не похожи. Женя и та Наташа, которая пришла к нам в дом. Или к ним в дом, вещать про Каина и Авеля. Лишь в моём воспоминании два образа наложились один на другой, и казалось, что они обладают сходством. На самом деле – то были два совершенно различных человека. Но почему моя память решила соединить их воедино? Сделать их одним целым?

— Каин! – кричал я, - я знаю, что пришёл за тобой, за ответом, который ты дашь мне. Дашь, во что бы то ни стало!

Каин, конечно же, молчал.

Музыка рвала меня на части. Этот был не джаз. Не мелодия любви, убаюкивающее сердце нежными переливами не всегда понятного языка. Это была музыка, наводящая страх и ужас. Фобос и Деймос, как спутники Юпитера, кружили они вокруг меня, не давая освободиться от чувства собственного зла, разъедающего изнутри мои нестабильные составляющие. Голова вертелась в одну сторону, чувства в другую, сердце колотилось асинхронно и первому и второму.

— Папа – услышал я голос откуда-то из точки, означающей конец коридора. Папа! – повторилось вновь. Я понимал, что не ослышался. Ринулся вперёд. Но сколько бы я не бежал, выбиваясь из сил, чувствовал, как недостижим мой конечный пункт, недостижим голос зовущий меня. Просил ли он помощи, или просто издевался надо мной, ввергая в пучину ещё большего отчаяния.

— Остановись. – Вдруг услышал я голос Лизы в голове, - вспомни – не есть ли тот, кто пьёт грог и тот кто сидит на дне бокала один и тот же человек.

Я устал. Устал от непосильного бега. От желания поймать то, что заранее неуловимо. От раздиравшего изнутри страха – устал. Вонзив пальцы в грудь, словно желая вырвать оттуда причину боли, я повалился на бетонный пол, корчась и извиваясь.

И тут, я неожиданно услышал в голове оркестр из тенор-саксофона, трубы, барабана, они пропели весёлую мелодию, на три такта и мне стало смешно, смешно от глупости всего происходящего. Такое не может быть по-настоящему. Такое не может быть просто сном, такое не может быть сумасшествием. Это смерть. Смерть! Она такова. Так происходит жизнь после жизни для тех, кто мучил, не давал и не оставил после себя ничего важного в этом мире. Важного не в смысле рождения сына, взращивания дерева, а важного в смысле любви. Да, да, любви к ближнему своему. Ведь, так страшно любить!

***

А, где-то далеко, Овцы и Бараны продолжали мирно пастись на лугу. Пожирая сочную зелень травы.

— О чём грустишь ты, любимый? – спросила Лилит, обняв Каина, когда тот сидел у оазиса и разглядывал сквозь слегка зеленоватую воду, как две золотые рыбки, нежно прикасались друг к другу, словно одаривая трепетными поцелуями.

— Я смотрю на рыб, – ответил он.

— И что же ты видишь?

У них всё гораздо лучше, чем между людьми. Между мной, братом, родителями

Лилит пожала плечами и погладила Каина по непослушным волосам.