Катешизис

Мне вспомнился котёнок, которого я видел тогда, сидя в автомобиле рядом с сынишкой. Видел ли я его тогда, или он мне причудился, не имело никакого значения. Сейчас, я чётко вспомнил того слепого, тыкающегося в травинки, мохнатого полуживого котёнка и понял, что я и есть он. И больше всего на свете мне захотелось тепла, прижаться к мамкиной груди, почувствовать теплоту её шерсти, нащупать губами влажный сосок и напиться тёплого, утоляющего голод любви молока. С кем бы я ни был в этой жизни, я был одинок. И никто не мог дать мне ощущение тепла. Я должен был дать его. Но как? Если меня никто не научил этому. А может, я плохо учился? Может мне показывали, а я не смог.

Чем я лучше Наташи, оставившей своего сына ради того, что бы иметь призрачную свободу. Свободу от чего? Свободу, от того, что бы не считать себя несчастным забитым и униженным. Много ли счастья приобрела она, вскрывая себе вены и слыша голос своего сына там, в ванной комнате квартиры города на Неве? Или много ли счастья испытала, когда рассказала мне о прошлом, и я возненавидел её. Возненавидел так, что стал делать ей больно, считая вправе учить кого-то жить, наказывать кого-то за чужие поступки. Разве мало она наказала себя сама?!

Тогда мы всё-таки разъехались с ней по разные комнаты. А потом она перевелась в другой институт. Я думал о ней. Часто думал. Много думал. Женившись, и имея сына, думал. И чувствовал. Чувствовал вину. Какой я мог быть хренов психолог, если совершил подобную вещь. Насколько я вообще был человеком, если поступил так по бараньему. И с кем? С тем кого считал любимой. Не простив, а скорее испугавшись тайны, которую мне же она и доверила.

Наташа закончила плохо. Следы её потерялись где-то в Финском заливе. В начале мая, через месяц после нашего расставания, она вышла на берег. Оставив вещи и записку о том, что бы её не искали, нырнула в воду и поплыла. Спасатели лазали по песчаному дну три дня. Тело не нашли.

И когда похожего на неё человека я увидел в вагоне метро – захотел всё изменить. Захотел прожить жизнь по-новому. Опять же, пренебрегая теми, кого имел. Родными мне людьми. Мой мозг был окончательно, истерзан, раздавлен, разрушен. Вот и пришёл час расплаты.

Шаги всё приближались.

— Папка, папка, - услышал я сквозь полудрёму детский голос, - ты опять здесь. Опять напился. Ну, сколько можно. Вот и книжку-то всю заблевал. Я же люблю тебя, па!

Я открыл глаза и посмотрел на книгу – это был Стэфан Маларме в зелёном переплёте «Бросок камней». Я увидел перед собой моего Рената. Рядом стояла Лена и оттаскивала от меня сына. Мальчишка плакал.

— Папочка, - причитал он. - Не нужно так, отец. Ведь ты же отец мой. Я люблю тебя пап. – Лена оттаскивала его с силой. Ренат упирался.

— Ну, ты, мля, сегодня совсем перегнул палку, - гудел откуда-то взявшийся Михалкин.

— Может быть, пива и креветок? – спрашивала Женя.

— Не мучай меня, – вливалась в хор Лена.

— Папа, ты не можешь так со мной поступать! – плакала Рената, закрыв руками лицо.

— Засунь себе в задницу эти таблетки, - кричала сумасшедшая Евгения.

— Ты меня любишь? – спрашивала Наташа, протягивая взрезанные окровавленные руки.

И снова мой взрослый сын-кайсяку, который заносит меч над моей головой, чтобы помочь мне. Чтобы не дать сдаться боли.

На улице идёт дождь, тает последний снег своей серой сыростью.

— И я люблю тебя, сын, – тяну я к Ренату руку, замечая, что она испачкана в рвотных массах. В ушах гудят трубы и валторны. Я вижу, как мальчишка плачет, но не слышу его слов. Фигура моей супруги, то ли настоящей, то ли бывшей, то ли несуществующей удаляется, таща, чуть ли не волоком, пацанёнка. Мне страшно. Мне жутко. Что я могу сделать для того, чтобы избавиться от происходящего? Ничего.

Исчезают все.

И снова тоннель. И снова узкий, жёлтого цвета коридор. Я отрываю лицо от холодного бетонного пола. Глаза слипаются от усталости. Нужно идти. В гольф доиграть нужно до конца. Необходимо добраться до последней лунки.

— Наконец, ты решил проснуться. Поднимайся, поднимайся, пол бетонный. Околеешь, – услышал я голос.

— А, Каин, вот и ты. А я думал, что навсегда застрял в этом коридоре. В голове куча разных мыслей. Снятся нелепые сны. Представляешь, я как будто сейчас вновь обрёл сына.

— Сына?

— Ну, да, - ответил я, - только сам я во сне был очень странным человеком. И там был не только сын... В общем, жуткий сон.

Каин улыбнулся.

— У меня есть два вопроса.

— Валяй, - устало сказал я. – Два вопроса, так два вопроса. Одним больше, одним меньше. Я весь состою из вопросов и отсутствия каких либо маломальских ответов. Почему бы мне не услышать ещё два твоих вопроса, которые запутают меня окончательно.

— Резонёрствуешь? – хмыкнул Каин. - Так вот, вопрос первый: разве ты не странный человек? Вопрос второй: А у тебя что, есть сын?

О, Боже! Я, конечно, не могу на них ответить! Я молчу.

— Ты не хочешь спросить, где мы сейчас находимся? - продолжает диалог Каин.

— Нет.

— Почему?

— Мне всё равно.

Я не встаю, я продолжаю сидеть, прислонившись спиной к холодной стене.

— Я всё равно отвечу, - настаивает Каин, стоя рядом .