Кати в Америке

И тогда папа Боба разразился громкими упреками: вот, мол, вкалываешь тут всю жизнь, чтобы дать детям education, а единственное, чем они интересуются, — это мерзкие комиксы и дурацкие soap operas, иными словами — дурацкие радиопередачи. Взволнованно маршируя взад-вперед по комнате, он клялся, что через два-три поколения американцы вообще разучатся читать. Они будут сидеть словно приклеенные перед радиоприемниками или телевизорами и перелистывать самые тупые страницы комиксов, чей скудоумный текст они с грехом пополам смогут прочитать по складам, с горечью сказал отец Боба, после чего включил радио, чтобы послушать репортаж о бейсбольном матче.

Я подумала о прекрасных книгах в кожаных переплетах из библиотеки Маунт-Вернона. Да, было время, когда в Америке читали Шекспира. Однако много воды утекло с тех пор в Потомаке...

На другой день Боб укатил обратно в Нью-Йорк. А я после его отъезда проплакала целых четверть часа.

XIII

Никогда в жизни! — заявила Тетушка. — Никогда в жизни — это мое последнее слово! — произнесла она, когда я в первый раз предложила ей поехать в Новый Орлеан. С одной стороны, она ведь так и не избавилась от своей старой милой привычки — говорить «нет!» в ответ на все мои разумные предложения. С другой стороны, ее как раз угораздило прочитать газетную статью о ночной жизни Нью-Орлеана. Видимо, эта ночная жизнь была такова, что у Тетушки, стоило ей лишь подумать об этом, обозначалась морщинка у рта.

— Никогда в жизни! — повторила она. — Это мое последнее слово.

Когда поезд отошел от вашингтонского вокзала и Фред с Памелой и папа с мамой Боба исчезли вдали, я почувствовала острую боль в сердце. Увижу ли я когда-нибудь снова их самих и их белую виллу среди Цветущей сирени? Все они были так добры ко мне! Никогда не забуду аромат цветущей сирени в тот последний вечер, когда Боб был дома! Не забуду и маленького хорошенького mocking-bird [133]который каждое утро пел за окном в саду, да и наши уютные завтраки в уголке кухни! Нет, наши завтраки я буду вспоминать всегда! Пока все остальные в доме спали, Фред, Пам и я беспрепятственно хозяйничали в кухне. Фред замешивал тесто и пек вафли в электрической вафельнице (покажите мне четырнадцатилетнего парня в Швеции, который, прежде чем пойти в школу, печет вафли!), а Пам варила кофе и выжимала апельсиновый сок. Все происходило в быстром американском темпе. Они так привыкли обслуживать сами себя, что никогда и речи не было, чтобы мама вставала в такой ранний час.

— Невелика цена человеку, который не может приготовить завтрак самому себе! — хвастливо говорил Фред ломающимся голосом, кладя новую круглую вафлю на стол, который Пам так аппетитно накрыла к завтраку. Солнце струилось потоком в кухонное окно. Так приятно было пить кофе и видеть, как мистер Джонс из соседней виллы дает задний ход, выкатывая машину из гаража, меж тем как его собака прыгает и лает вокруг него, а жена возле цветочной клумбы срезает и подает ему фиалку, чтобы воткнуть в петлицу, и муж пускается в путь к своей конторе в downtown [134]. Никогда не забуду и то, с какой трогательной готовностью мама Боба возила меня по всему Вашингтону, показывая его достопримечательности — Капитолий, библиотеку Конгресса, Белый дом и многое другое. Она ничего не пропускала, и если бы могла преподнести мне на блюдечке мистера Трумэна [135], она бы это непременно сделала! Иногда я не могла не удивляться, когда она, собственно говоря, занимается домашним хозяйством? Уборщица приходила раз в неделю. А вообще все тяготы по хозяйству покоились на ее плечах.

Но, ax, никогда я не видела, чтобы эта ноша была менее обременительной, и все-таки в хозяйстве все шло как по маслу. Целые дни мы разъезжали на машине, а незадолго до обеда заворачивали в один из больших магазинов самообслуживания, которые мне так нравились. Приятно было видеть огромное количество первоклассных продуктов, собранных в одном месте. Я с таким удовольствием бродила среди гор овощей и фруктов, между прилавками, заваленными сочным мясом, и витринами, заполненными консервами, хлебом и деликатесами. Это зрелище радовало глаз, и было приятно взять в одном месте пучок спаржи, в другом — пару груш и несколько прекрасных котлет в целлофановой упаковке в третьем и продолжать в том же духе, пока наша маленькая тележка не наполнится доверху. А потом мы выкладывали все это перед молодой красивой дамой, стоявшей возле устройства, напоминавшего больше всего вертушку у входа в Скансен [136], и быстро все оплачивали.

Уж не знаю, как маме Боба все это удавалось, но не более чем через полчаса все семейство уже сидело вокруг аккуратно накрытого обеденного стола и ело отменно вкусный и прекрасно приготовленный обед. Затем все помогали убрать со стола и сложить грязную посуду в посудомоечную машину, а после этого мама Боба садилась за пианино и пела американские народные песни так, словно у нее никогда и в мыслях не было такого банального занятия, как работа по хозяйству.