Кати в Америке

Но теперь все это было в прошлом. Я сидела вместе с Тетушкой в поезде по дороге на the deep South [137], и Тетушка, которая так упрямилась, когда я впервые вынырнула со своим предложением, была теперь, похоже, в лучезарнейшем настроении. Она барабанила башмаками на пуговках об пол и жужжала нечто напоминавшее, как она наверняка думала сама, песню «Заснеженный Север — наша отчизна...». Очевидно, для того, чтобы the deep Southбыл любезен запомнить это!

Я изучающе наблюдала за ней.

— Право же, не каждый день ты встаешь с песней на устах! — сказала я. — Ты уверена в том, что абсолютно здорова?

— Здоровее, чем всегда, — заявила Тетушка. — Я уже давным-давно не была в таком хорошем настроении.

— Как же так? — спросила я. — Ради бога, почему?

Потому что, откровенно говоря, страшновато было

видеть ее такой возбужденной. Это так ошеломляет, словно маленькая злобная гремучая змейка приползла и попросила тебя почесать ей спинку!

Я быстро вычислила, откуда взялась ее резвость. Она радовалась, что мы уехали из Вашингтона и от семьи Боба, а прежде всего — от самого Боба. Она смертельно боялась, что я всерьез прилипну к Бобу. Так вот, оказывается, где собака зарыта! Теперь Тетушка наверняка полагала, что настало время протрубить: «Отбой тревоги! Опасность миновала!» Поэтому она и барабанила каблуками по полу так высокомерно-торжествующе.

— Вот что, Кати! — сказала она. — Никогда не выходи замуж в Америке, это принесет тебе только несчастье. Этот Боб!..

Она закончила свое высказывание фырканьем.

Нет, нет, если бы Тетушке дозволено было распоряжаться, я никогда не вышла бы замуж ни в Америке, ни в какой другой части света. И ныне и присно я должна оставаться лишь Тетушкиной маленькой любимицей.

Между тем в настоящий момент я была слишком переполнена новыми переживаниями — путешествием поездом по Америке — и не в силах была даже вот так сразу решить, как будет со свадебными колоколами: как, где и когда зазвенят они для меня.

Пульман, пульмановский вагон [138]— это звучало для меня как волшебное слово, примерно с тех самых пор, как я пошла во второй подготовительный класс. А сейчас мы с Тетушкой сидели в таком вот комфортабельном пульмановском вагоне, которому более чем на сутки предстояло стать нашим домом. Темнокожий, типа дядюшки Тома, porter [139]ходил повсюду неслышными шагами, как добрый и дружественный томте [140], и бодрствовал, заботясь об удобствах пассажиров. Стоило лишь нажать на кнопку, и он тут же поспешно являлся, готовый сделать все, что угодно: помочь с багажом, сбегать за газетами, принести бутылку пива, убить чью-либо тетушку или выполнить любое твое желание. (В благодарность в конце поездки ему давали доллар, — по крайней мере, когда речь шла о довольно длительной поездке.)

— Whoopee! [141]— восхищенно закричала я, обращаясь к Тетушке, потому что мной уже начало овладевать очарование этой поездки.

Мы с Тетушкой обе пребывали в таком веселом, шутливом настроении, что, сидя на наших широких диванах, слегка подпрыгивали, между тем как мчались вперед со скоростью... да, только не спрашивайте меня, с какой скоростью, вернее, сколько километров в час! Время от времени мы издавали такое неприветливое гудение, которое хорошо известно по американским кинофильмам (разумеется, мычали не мы лично, а поезд).

О, мычание звучало так меланхолично, совершенно непохоже на веселый свист, которым возвещает о своем прибытии шведский поезд.

«Эдгар Аллан По» [142]— так назывался наш пульмановский вагон. Потому что в Америке название получают не только поезда, но и вагоны. Приятная привычка, думается мне, крестить поезда. Признайтесь, это звучит куда более авантюрно — ехать поездом под названием «Чаттануга Чу-Чу» [143]или «Утро Гайаваты» [144], нежели поездом № 17 или № 56.

«Эдгар Аллан По», как уже говорилось, был наш вагон, и хорошо, что мы это знали, когда потихоньку отправились на прогулку в вагон-ресторан съесть поздний обед.

Не успели мы сесть за стол, как негр кельнер, подбежав к нам, подал мне лист бумаги и ручку.

Я только было собралась сказать: «Мой автограф? — Пожалуйста!» — как вдруг меня осенило: вряд ли он охотился за автографом. Я украдкой взглянула на наших соседей по столу и увидела, что они что-то вписывают в листок, да, в такой же точно. Да, дело было не в автографах. Надо было всего лишь написать, что мы желаем к обеду.

Напротив нас сидели по-настоящему очаровательная пожилая дама и по-настоящему... м-да, не особенно очаровательный, но чрезвычайно милый молодой человек с мягким взглядом карих глаз. Явно это были мать и сын. Как всегда в Америке, мы быстро разговорились. И Тетушка замерла, как косуля, почуявшая приближающуюся опасность, когда молодой человек, приветливо улыбаясь, произнес на своем тягучем южном диалекте:

— Ah don’t think Ah have seen a Swedish girl in my whole life! [145]