Катя, Катенька, Катрин

— На задней веранде горел розоватый свет, на столе было разложено шитье. Бабушка сидела, сложив руки на коленях. Она глядела в ночь.

— Дедушка на работе? — спросила Катя, стоя в дверях.

Бабушка кивнула головой, приложив палец к губам, и поманила Катю к себе:

— Садись, послушай вместе со мной.

Волны тихой ночной музыки заполнили синюю тьму.

Приемник светился красноватым огоньком, как далекая звезда.

Еще долго после того, как замер последний звук, они сидели молча. Наконец Катя прервала молчание:

— Бабушка, почему такую красоту нельзя удержать? Почему мы не можем ее сохранить?

— Можем, — ответила бабушка, — можем сохранить любую красоту. Она накапливается у человека в сердце, как любовь.

— Бабуля, — Катя неожиданно заговорила удивительно коротко и по-деловому, — как по-твоему, я плохая и испорченная?

— Что? Что такое? — испуганно воскликнула бабушка. — Кто тебе это сказал?

— Ну… — Катя говорила так беззаботно, как сказала бы «с добрым утром», — ну, один мальчик.

Пани Яндовой это показалось ужасным, о чем она и сказала Кате с тревожным выражением лица; она выспрашивала ее до тех пор, пока Катя, желая того или нет, не рассказала ей обо всем: и о письме, и о свидании на реке, и о встрече с Ольгой. Постепенно лицо у бабушки прояснилось, и в конце концов они обе начали смеяться.

— Ты молодец, Катюшка! — ласково произнесла бабушка и погладила ее.

Сейчас они были близки друг другу как никогда, и было им вместе бесконечно хорошо. И Катя набралась духу — спросила о том, о чем раньше постеснялась бы говорить:

— Бабуля, расскажи мне о своей любви. О самой большой!

— Но у меня была одна… единственная. Она и была самая большая.

Катя дотронулась пальцем до кончика ее носа:

— Бабуля, а не обманываешь? А эта самая большая любовь… была учение или дедушка?

— Ах ты моя Катюшка, ты мой котеночек! — бабушка нежно прижала ее к себе. — Ты мой маленький любопытный котеночек. Ну что же… слушай!

В главе двенадцатой мы прощаемся с Катенькой

Сквер с названием «У старой крепости» был такой же спокойный и тихий, как и в былые годы; здание гимназии оставалось таким же почтенно-некрасивым; над площадью кружили кроткие голуби. В атмосфере сонного покоя отцвела весна, созрело лето. Медленно текло время в городке Борек.

А в мире бушевала война. В далекой Галиции все больше становилось могил. Солдаты сколачивали деревянные кресты и писали на них простые слова: «Тут лежит солдат из Чехии», «Здесь покоится Франтишек Томса, молодой врач».

Из далекой Галиции написали его родным, не сообщив даже название реки, огибавшей кладбище. Грохот пушек и взрывы гранат отделили живых от мертвых.

«В далекой Галиции…» Эти слова изменили всю жизнь Катеньки. Они призвали ее из Праги домой, к постели больной мамы.

Было это в канун осени 1914 года, как раз в то время, когда Катенька Томсова была так довольна, так безумно счастлива, как только может быть счастлив человек, давнишняя мечта которого сбылась: она была медичкой, студенткой университета. Уже полгода свирепствовала война, но Катя о ней и знать не хотела. Она вообще не хотела знать ни о чем, что могло бы помешать ее работе, ведь она поставила перед собой задачу — как можно скорее закончить учебу и стать врачом, самостоятельным, преуспевающим, как можно быстрее отплатить добром родным за все то, что они сделали ради нее, чтобы она могла получить образование. Она затыкала уши: пускай грохочут пушки, это не должно и не может ни на один день отсрочить сдачу ее экзаменов.

«Приезжай, положение тяжелое, мама заболела», — неожиданно позвала ее домой папина телеграмма.

Она пустилась в путь с потрепанным студенческим чемоданчиком. Ей и в голову не приходило, что она не вернется больше в свою пражскую комнатку, к своим книгам.

Вокзалы были переполнены солдатами в серых шинелях, плачущими, изможденными женщинами, полными скорби и отчаяния. Война. «Война!» стояло в воззваниях и призывах.

Но голода пока еще не было. Лишь теперь наступали тяжелые времена.

До сих пор только несколько семей получили шершавые листки, в которых военное командование с соболезнованием сообщало: «Ваш сын пал за родину и ее императора».

Катенька и подумать не могла, что в старой школе лежит одно из первых таких извещений.

После ужасной дороги, смертельно уставшая и совершенно не выспавшаяся, после многочисленных остановок на станциях, где поезду приходилось ждать в тупиках, пока пройдут военные составы, она возвратилась в Борек.

Старая школа и в школьные каникулы была родным домом. Длинный темноватый коридор хранил отзвуки маминых размеренных шагов, эхо ее голоса; везде был полный порядок, а папа временами улыбался, словно видел вдали что-то прекрасное.

Теперь Катенька вернулась в притихший дом, в котором двери хлопали от сквозняка. В комнате, где лежала больная, начинала оседать пыль. Получив страшное извещение, мама слегла, молчаливая и неподвижная, и только глазами просила поднести ей фотографию Франтишека.