Катхак (СИ)

Газель закончилась, певица перевела дух. Последовала долгая, томительная тишина, которую никто не решался нарушить. Но вот наваб воскликнул: «Вах!» — и следом за ним гости разразились восторженными возгласами и стали бросать в таваиф лепестки роз. Она засмеялась и что-то ответила князю, который усиленно приглашал ее подойти ближе. Я пытался поймать взгляд Гури, но она даже не посмотрела в мою сторону. Продолжая смеяться, она вдруг спряталась под покрывалом, спасаясь от града лепестков. Это вызвало еще большую бурю восторга.

Не прощаясь, я незаметно вышел из зала, а затем и из дворца. Ночь была душная, тяжелая, и не давала спасительной прохлады. Я прошел три квартала, когда здравость мысли стала возвращаться.

Обманщица! Она просто посмеялась надо мной! Страстный угар сменила досада, а затем и гнев. Старик! О чем ты возмечтал? О юной красавице, которую пленила твоя седая борода? Желтые звезды, мерцавшие над Лакшманпуром, издевательски перемигивались. Даже они смеялись над глупцом.

Шатаясь, как пьяный, я добрел до дома и прошел в сад, опасаясь потревожить сон Хадиджы. Кровь стучала в висках. Я сжал их пальцами, прогоняя головную боль.

Звон бубенцов заставил меня вздрогнуть. Чья-то тень метнулась через стену — и появилась Гури, одетая в праздничный наряд. Тот самый, в котором она была на муджарате.

— Хафиз, — робко позвала она, не осмеливаясь подойти ближе. — Почему вы ушли?

Я молчал, и она в волнении переплела пальцы:

— Не смотрите на меня так, хафиз! Что я сделала, чем не угодила вам?

Она ждала ответа, боясь пошевелиться, потому что при любом ее движении бубенцы начинали весело звенеть.

— Не приходи сюда больше, — сказал я.

— Что?! — пролепетала она.

— Не смей появляться в этом саду. Я отнесся к тебе, как к дочери, а ты посмеялась надо мной.

— Посмеялась? Нет-нет, вы неправильно поняли…

— Довольно, — я устало потер виски и повернулся к девушке спиной, чтобы уйти. Созвездие «шаула»[20] нависло над крышей, нацелив в меня сияющее жало.

— Хафиз! — крикнула Гури с таким отчаяньем, что звезды, словно испугавшись, перестали мигать. — Не прогоняйте меня! Я умру без вас! Вся моя жизнь — это разврат, пьянство и непристойные увеселения, но разве я в этом виновата?! Зачем же вы помогли мне родиться для такой жизни?! Когда вы снисходили до бесед со мной, я утешала себя тем, что у меня есть надежда на спасение. Гури, говорила я себе, раз такой достойный человек по-доброму к тебе относится, то неужели Аллах отдаст тебя на растерзание шайтану?.. И кто упрекнет в том, что душа моя тянется к этому доброму и достойному человеку? Видит Аллах, все, что я спела на муджарате — сложено в сердце. Так, как вы учили! Или ваше ученье было ложно? И теперь вы решили наказать меня за правду?

Я оглянулся:

— О какой правде говоришь ты, несчастная? О той, которую ты разнесла сегодня по всему городу? Что старик бегает к тебе на любовные свидания?

— Пусть я буду проклята, если сказала что-то подобное!

Не желая больше слушать, я вошел в дом, закрыл дверь и привалился к ней спиной.

— Хафиз… — донесся из сада голос Гури. — Сжальтесь, хафиз…

Ночь я провел без сна. Пошел дождь, но даже его шуршанье не успокоило меня. Пытаясь избавиться от гнетущих мыслей, я читал наизусть Коран, но на сей раз это не помогало.

Утро я встретил совсем разбитым. Хадиджа принялась ворчать, что я снова сидел над книгами, и у меня не было сил приказать ей замолчать.

Дождь все шел и шел. Запах свежести и влажной травы немного успокоил мою душу. Желая посмотреть на небо, чтобы определить, сколько еще продлится дождь, я выглянул в окно и отшатнулся — в саду стояла Гури. Похоже, она пробыла там всю ночь. Синие и желтые шелка ее одежд потемнели и прилипли к телу, а пряди рассыпавшейся косы опутывали руки, как черные змеи.

Заметив меня, Гури встрепенулась, но я поспешил отойти вглубь комнаты, и целый день провел за чтением Корана. Когда Хадиджа принесла ужин и вернулась в кухню, я снова посмотрел в окно. Дождь кончился, но Гури по-прежнему стояла под сливами, устало сгорбившись. Поразмыслив, я позвал Хадиджу и указал в сторону внутреннего двора:

— Скажи той женщине, чтобы ушла.

Хадиджа проследила мой палец взглядом, близоруко прищурилась, ахнула и помчалась в сад со всей поспешностью, на которую была способна.

Вскоре послышалась отборная брань, которой кормилица осыпала Гури, гоня ее прочь. Я взял книгу, пытаясь читать. Хадиджа вернулась, охваченная праведным гневом:

— Эта дочка шайтана не желает уходить! Она словно пустила корни там, под сливами! Позволь, я позову кади, хафиз? Пусть накажет негодницу!

— Делай, что хочешь, — ответил я, стараясь углубиться в чтение.

Я не видел прихода подручных кади, но слышал, как они силой выволокли Гури на улицу.

Утром Хадиджа поставила передо мной лепешки с медом и во всех подробностях рассказала о расправе над дерзкой таваиф: