Каторга

  — Лысый, я честное слово, очень этому рад! Видишь, сумел пожить перед смертью по-человечески...

  — Умник... Я, наверно, попаду в ад...

  — Лысый, не попадешь. Посмотри, Лысый, вокруг. Это и есть ад. Так что умирай спокойно.

  — Умник, ты сволочь, паскуда... Так хорошо, что ты разузнал мой номер... — Лысый попробовал облизать губы, но язык не высовывался. — Ты просто красавец... Так здорово... Страшно подумать, если бы я подыхал и не знал, какой у меня номер...

  — Да, Лысый. Когда знаешь свой номер, совсем другое дело. Я рад за тебя, без шуток.

  — Знаю... Без шуток... А еще я мыл руки... С мылом... И вытирал полотенцем... Умник, прикинь... Там на стене висело... Нахрен я там не остался...

  Лысый затих.

  — Лысый! — Умник снова тронул его за плечо. — Лысый!

  Но Лысый уже не ответил.

  — Дед. — Умник повернулся к Деду, который лежал под нарами на полу и тяжело дышал. — Ты-то еще не собрался сдыхать?

  — Щас... — Дед приоткрыл глаза, усмехнулся, закашлялся. — Я еще тебя, сволочь, переживу... Не таких умников пережил...

  — Дед, я возвращаюсь. Ты как, Дед, со мной?

  — Оставить меня в покое, кретин... Пошел вон, чтобы я тебя больше не видел... Слышишь? Не попадайся мне на глаза, пришибу...

  

  

  Дед выздоравливал долго.

  — Возраст уже не тот, — жаловался он соседу по больничным нарам, Мудиле, идиоту с гноящимся глазом. — В свое время, бывало, еще не так вставляли.

  Мудило только гнусно гигикал. Когда Дед, наконец, начал ходить, подолгу стоял у мутного и загаженного окна, смотрел в унылый слякотный полумрак, на бесконечные крыши бараков, колючую проволоку над оградой, башни забоев вдали, угрюмые мрачные тучи. Иногда он смотрел на ворота, которые, если верить Умнику, были не заперты, и на люк, в котором он когда-то бывал. Это, казалось, было теперь так давно, что Дед уже сам не верил.

  — Интересно, — иногда говорил Дед сам себе, разглядывая ворота. — Нет, в самом деле. Пойти, что ли, самому посмотреть?

  — Ты про что там? — гундел Мудило. — Ты что там смотреть собрался, старый калека, гы-гы!

  — А ты знаешь, Мудило, что с нашей зоны можно свалить? Без проблем. Просто взять и уйти.

  — Ну ты даешь, старый мудило! — гигикал Мудило. — Мочили тебя, мочили, в жопу не замочили, но мозги выбили напрочь, гы-гы!

  — Нет, я без шуток, Мудило. — Дед отворачивался от окна. — Ворота не заперты. Выходи и мотай на все стороны. Скажи мне, Мудило, кто тебя здесь держит?

  — Ну ты и дурак, старый мудило, — гундел Мудило, радостно щерясь. — Сдохни быстрей и не мучайся.

  — Нет, правда, Мудило, кто тебя здесь держит? Кто тебя заставляет каждый день корячиться в шахтах? Хавать шнягу, которую тут суют?

  — Интересно, что еще хавать, старый ты хрен, мудило, если тут больше ничего не дают?

  — А что тебе еще тут давать, если ты больше ничего не хаваешь? Вот тебя и пичкают этой бодягой, если ты хаваешь. Зачем еще пыжиться и усираться, Мудило, готовить тебе что-то нормальное, когда ты схаваешь и бодягу?

  — Я тебе сейчас яйца вырву, старый мудило, — гигикал Мудило и радостно щерился. — Ну и что же ты не ушел тогда, старый хрен?

  — Вот еще подлечусь чуток, и уйду, — отвечал Дед. — А что?

  — Гы-гы-гы, — радовался Мудило. — Так вот прям и уйдешь?

  — Так вот прям и уйду. А кто меня здесь держит, Мудило?

  — Гы-гы-гы, ну ты и дурак, старый хрен. Так вот прям и открыто?

  — Так вот прям и открыто, Мудило. А что, ты мне скажи, разве это и есть жизнь? Разве ЭТО есть жизнь?

  — Гы-гы-гы! Не умничай, старый хрен! У кого ты только этого нахватался, старый мудак?

  — Был такой, — говорил Дед и молчал. — Был такой, умник один.

  — А, ты про этого... — хмыкал Мудило и злобно щерился. — Как же не знать. С-сука! Вот ведь паскуды, твари, ублюдки! — Мудило долго ругался. — Каких-то уродов, гнойных пидоров, бля, Забирают, а мы тут... Корячься как петухи, как, бля, мудилы какие. У-у, с-сука! У-у, падла! Лютая, лютая! — Мудило ругался, долго и страшно.

  Шло время. Дед поправлялся и наконец, вскоре после того как Мудило умер, вернулся к обычной жизни. В первый же день после работы он подошел к воротам, даже потрогал ручку, но открывать не решился. Было страшно, странно и страшно. Дед постоял, потоптался, вздохнул, отошел, остановился, потоптался еще раз, еще раз вздохнул.

  — Интересно, — Он посмотрел в небо. — Узнал он, или все-таки не стерпел? Нет, наверно, узнал... Узнал, конечно, на то он и Умник...

  И Дед вернулся в барак, и долго ворочался, и уснул только под утро. На следующий день, после очередного кошмара в забоях, Дед, едва помня себя от усталости и отупения, снова пришел к воротам. Долго стоял, пытаясь заставить себя поверить, тронуть ручку, толкнуть ворота. Он приходил к воротам несколько дней, потом перестал. Пришла очередь быть дежурным, и несколько дней он расхаживал и орал на всех матом, пока не охрип. Потом ему назначили новичков, сразу двух, таких невероятных кретинов, что несколько раз он еле сдержался чтобы их не убить. Так, в гнусной рутине, в крови и дерьме ползло время, и про ворота он почти забыл.