Каторга

  — Вот тебе раз! — воскликнул Лысый, заглянув в соседнюю комнату. — Это что за дверки такие? А это что за горшочки такие уродские, на стене? Ты, Дед, много на своем веку повидал, может быть, знаешь и это?

  — Не помню откуда, но знаю, что эти горшочки называются «писсуары». Ты в них мочишься.

  — А где же тут срут?

  — Да что ты заладил. Срать да срать. Открой дверку.

  — Вот эту?

  — Вот эту.

  — Открыл... Эх ты!!! Дед, что это за ерунда?!

  — Кретин! Это же унитаз!

  — Уничто?

  — Садишься и гадишь! Гадишь, и оно булькает в воду, и попадает в канализацию, все как надо, чин чином, по правилам, вокруг счастье, радость и чистота, и не воняет под окнами, когда спишь. Пойду мочить Умника.

  — Подожди, я с тобой... Нет, Дед, подожди... Я должен попробовать... Тьфу ты, вот ведь зараза какая! Сейчас, подожди, я попробую, и пойдем мочить Умника.

  — Ну пробуй, пробуй. Снимай штаны и клади свою вонючую задницу вот на это сиденье.

  — Надо же, как умно придумано. Садишься, и жопа не пачкается.

  — А вот еще и рулончик, видишь?

  — А это еще зачем?

  — А ты подумай.

  Лысый чуть помолчал. Потом лицо его просияло.

  — Так. Пробую!

  — Дверь-то прикрой.

  — То есть как это?

  — Ну тебе что, приятно, когда смотрят, когда ты срешь?

  — Не знаю. Ну ладно, прикрыл, не ори, старый кретин.

  — Не забудь смыть, молодой глупый кретин, — напомнил Дед в дверь.

  — Засохни. Я уже догадался.

  Когда, Лысый, наконец, закончил, они вышли в комнату с умывальниками.

  — Мыть руки, — сказал Дед с кислой ухмылкой. — Посрал, вымой руки. Всему вас учить надо, щенков.

  Лысый, не споря, подошел к умывальнику, открыл воду, намылил руки, стал споласкивать мыло и фыркнул.

  — Надо же. Сроду бы не подумал. — Он вытер руки. — Знаешь, Дед, Умника мы, конечно, замочим, это понятно, но мне здесь нравится!

  — Всему вас учить надо, щенков, — сообщил Дед, усмехаясь под нос.

  Они вернулись в барак, прошли к своим нарам и уже собирались спать, когда к ним подошла небольшая компания во главе с косоглазым типом с треугольной челюстью. В руках у косоглазого была дубинка. Он остановился над Лысым и, поигрывая дубинкой, толкнул его в бок.

  — Вставай, гнида. Дело есть.

  Лысый приоткрыл один глаз.

  — Вставай, говорю. — Тип ударил Лысого снова.

  — Это ты что ли, Гондон? Отвали, завтра решим.

  — Ты что, не слышал? Вставай, сука, сам, пока я добрый.

  — Отвали!

  Гондон, не произнося больше ни слова, с размаху ударил Лысого дубинкой в голову. Лысый вскрикнул, дернулся, свалился на пол. Косоглазый ударил его ногой в спину.

  — Ты что, сука, говорят, ходил в тот сортир? Отвечай, сука, ну!

  Лысый лежал, обхватив ладонями лысину, по которой бежала кровь.

  — Отвечай, сука, ну!

  Гондон ударил Лысого в пах, и Лысый скрючился, прижал колени к груди. Дед вскочил со своих нар, получил удар дубинкой в висок и обмяк, упал обратно в постель.

  — Ты, сука, тут что, на особенном положении? — процедил сквозь зубы Гондон и снова ударил Лысого. — Мы, значит, тут все гондоны, падаль, отстой, а ему подавай чистый сортир? Тут ему, видишь ли, срать уже западло? Мы, значит, тут все использованные гондоны, а он...

  Косоглазый не договорил. Дед выдернул у него из руки дубинку и успел ударить по шее, пока на него не накинулись роем шестерки. Они отобрали у Деда дубинку и стали бить кулаками. Гондон, теряясь от боли и страха, вырвал у шестерок дубинку и ударил Деда с такой силой, что тот свалился на нары, перекатился на другую сторону и упал на пол. Гондон, забыв про Лысого, перепрыгнул через нары и стал избивать Деда всем чем было можно — руками, дубинкой, ногами. Шестерки окружили Деда и принялись рвать его на куски. Деда били недолго — Лысый поднялся с пола и, тоже почти не соображая и с трудом разбирая что вообще происходит, набросился на сзади на косоглазого и попытался его задушить. Он вцепился в глотку Гондону с такой силой, что даже когда кто-то из шестерок вконец размозжил Лысому череп, и весь рой вмиг рассыпался, косоглазый так и не смог освободиться от мертвой хватки.

  Когда он уже перестал дергаться и хрипеть, все стихло, и больше ничего не тревожило зловонную тишину. Дед еще долго ворочался, пытаясь подняться. Наконец он, отплевываясь, дополз до Лысого и ударил его по щеке. Потом ударил еще раз, потом еще. Лысый очнулся, приоткрыл залитый кровью глаз, промычал.

  — Лысый, — прохрипел Дед. — Ты еще жив? Лысый... Куда же твоя лысина делась...

  — Где Умник... — прошептал Лысый чуть слышно. — Где Умник... Позови Умника...

  — Сейчас, сейчас... Он там, наверно, так и сидит, в своем люке... Сейчас я за ним сползаю... Не подыхай пока, Лысый, дождись...

  — Где Умник... Позови Умника...

  И Дед все-таки собрался с силами, и поднялся на ноги, и, шатаясь и хватаясь за стойки нар, побрел к выходу. Он вернулся нескоро — его вел под руки Умник, и они добрались наконец до места, и Умник склонился над Лысым, а Дед со стоном обмяк и повалился на пол.

  — Лысый! — Умник тронул Лысого за плечо. — Лысый, ты еще жив? Я пришел. Я успел, Лысый, очнись! Где твоя лысина...

  Лысый открыл невидящий глаз, вздохнул несколько раз, шевельнулся, прошептал еле слышно:

  — Умник, прикинь... Я ходил в туалет... Это, оказывается, так круто...