Каторга

Проходя мимо тюрьмы, вы увидите у ворот приземистого, нескладного арестанта. Руки как грабли. Большие оттопырившиеся уши торчат как лопухи. Маленький красненький нос. Лицо – словно морда огромной летучей мыши.

От ворот он не отходит ни шага. Это Медведев «гуляет». Он все время держится на глазах у часовых и ни за что не отойдет в сторону.

Будто прикованный!

Медведев и в палачи пошел «из страха».

В 1893 году он судился в Екатеринодаре за убийство хозяина постоялого двора, у которого служил в работниках. Убийство с целью грабежа. Хозяин, по словам Медведева, был ему должен и не отдавал денег.

– По подозрению в убийстве! – говорит Медведев.

И этот человек, вызвавшийся быть палачом, вешавший, – упорно отрицает, что он убил хозяина.

– Не мой грех, да и все.

После того как мы познакомились больше, Медведев объяснил мне, почему он так упорно отрицает свою вину.

– Не в сознании я судился.

– Ну?

– Ну и положили мне наказание. А скажу, что я, – пожалуй, еще наказание прибавят. Мне теперь говорить нельзя.

В палачи Медведев пошел из страха перед каторгой.

– Слыхал, что в каторге людей под земь сажают. Боялся я шибко. Потому и в палачи вызвался – думал, в Рассее при тюрьме оставят.

В тюрьме, где содержался Медведев, предстояла казнь двух кавказцев-разбойников. Палача не было, Медведев и вызвался.

Об этой казни Медведев рассказывает с тем же тупым, спокойным лицом, равнодушно, до сих пор только жалеет, что «не все по положению получил».

– Рубаха красная мне следовала. Да сшить не успели – так рубаха и пропала. Халат только новый дали.

– Что ж ты, перед казнью водку хоть пил?

– Нет, зачем. Захмелеть боялся. Был тверезый.

– И ничего? Не страшно было?

– Ничаво. Только как закрутился первый, страшно стало. В душу подступило.

И Медведев указал куда-то на селезенку.

– Ну а если бы здесь вешать пришлось?

– Что ж. Прикажут – повешу.

Надежды Медведева не сбылись: палачом его при тюрьме не оставили, а послали на Сахалин.

– Ну, хорошо. Там ты в палачи пошел, боялся, что под земь на каторге посадят. А здесь-то зачем же в палачах остался? Здесь ведь ты увидел, что это все сказки и под земь не сажают.

– А здесь уж мне нельзя. Мне уже в арестантскую команду идти невозможно: палачом был – пришьют. Мне из палачей уходить невозможно.

И он держится в палачах из страха.

Медведев живет в страшной нищете: никакого имущества. Ничего, кроме «кобылы» да плети – казенных вещей, сданных ему на хранение.

Из страха он не берет даже взяток.

Когда пригоняется новая партия, между арестантами всегда идет сбор «на палача» – для тех, кто пришел на Сахалин с наказаньем плетьми или розгами по приговору суда. Ни один арестант никогда не откажет в копейке, последнюю отдает при сборе «на палача». Это обычный доход палачей.

Но Медведев и от этого отказывается:

– Нельзя. Возьмешь деньги да тихо драть будешь – из палачей выгонят. А возьмешь деньги да шибко пороть начнешь – каторга убьет.

И то, что он не берет, в один голос подтверждает вся тюрьма:

– Хоть ты ему что – запорет!

Дерет он действительно отчаянно.

– Так, пес, смотрителю в глаза и смотрит. Ему только мигни – дух вышибет. Нешто он что чувствует!

А «чувствует» Медведев, когда перед ним лежит арестант, вероятно, многое. Этот трус становится на одну минуту могучим. Все вымещает он тогда: и вечное унижение, и вечный животный страх, и нищету свою, и свою боязнь брать. Все припоминается Медведеву, когда перед ним лежит человек, которого он боится. За всю свою собачью жизнь рассчитывается.

И чем больше озлобляется, тем больше боится, и чем больше боится, тем больше озлобляется.

Из страха Медведев даже не пользуется тем некоторым комфортом, который полагается палачу.

Палачу полагается отдельная каморка. Медведев в ней не живет:

– Ночью выломают двери и пришьют.

Он валяется у хлебопеков. От хлебопеков зависит количество припека: смотрители хлебопеков ценят, хлебопеков не дерут – хлебопекам не за что злобствовать на палача, – и у них Медведев чувствует себя в безопасности. Хлебопеки его, конечно, презирают и «держат за собаку». Когда кто-нибудь из хлебопеков напьется, он глумится над Медведевым, заставляет его, например, спать под лавкой.

– А то выгоню!

И тот лезет под лавку, как собака.

– Ночью-то он на минутку выйти боится!

Медведев со страхом и ужасом думает о том, о чем всякий каторжник только и мечтает: когда он кончит каторгу.

– О чем я вас попросить хотел, ваше высокоблагородие! – робко и нерешительно обратился он однажды ко мне, и в голосе его слышалось столько мольбы. – Попросите смотрителя, когда мне срок кончится, чтоб меня в палачах оставили. Как мне на поселение выйти? Убьют меня, беспременно убьют!

И он даже прослезился – этот человек, мечта которого остаться до конца жизни палачом, ужас которого – выйти на свободу.

Он повалился в ноги:

– Попросите!

И хотел целовать руки.

Комлев

Против окон канцелярии Александровской тюрьмы бродит низкорослый, со впалой грудью, мрачный, понурый человек. И бродит как-то странно. Голодные собаки, которых часто бьют, ходят так мимо окон кухни. Не спуская глаз с окон и боясь подойти близко: а вдруг кипятком ошпарят.