Каторжная воля (сборник)

Опомнился он, когда огляделся и понял, что оказался в совершенно незнакомом месте. Вокруг вздымались отвесные скалы, и он только запрокидывал голову, растерянно озираясь. Козлы исчезли, будто и впрямь улетели, как птички. Кондрат начал искать спуск, чтобы вернуться к коню, но не тут-то было – куда ни ткнется, везде обрыв, да такой бездонный, что вниз заглянуть жутко. Тогда присел на камень, перевел дух, еще раз огляделся и начал обходить кругами незнакомое место. Должна же какая-то тропка быть, ведь сам он сюда как-то поднялся?! Но зияли перед ним только бездонные обрывы, а сверху громоздились отвесные скалы, окрашенные в розовый цвет заходящего солнца.

До самой темноты шарахался Кондрат из стороны в сторону, но спуска так и не нашел. Уморился до края, выбрал удобное место под большим валуном, привалился спиной к теплому еще камню и провалился, как в яму, в тяжелый сон. Проснулся от холода, уже на исходе ночи; в горах всегда так бывает – пока солнце светит, от жары изнываешь, а луна взошла, зубы начинают дробь бить. Вскочил, задрыгал руками и ногами, чтобы согреться, и тут увидел в густой еще темноте, что неподалеку от него поднимается играющий свет – будто из камня всходили искрящиеся столбы. Покачивались из стороны в сторону, сливались друг с другом, и вот уже сплошная полоса разрезала горный склон. Кондрат даже глаза закрыл и головой встряхнул – может, привиделось спросонья? Снова открыл. Нет, не привиделось. Как поднимался свет, так и поднимается, только становится все ярче и ярче. До такого накала, что глаза режет и слезу выжимает.

Заслонился ладонью, отшагнул назад, и показалось ему, что ноги очутились в темноте, а сам он будто бы полетел, невесомый, как пушинка. И по-прежнему властвовал вокруг неистовый свет, на который теперь боязно было даже смотреть.

Сколько времени это было и было ли на самом деле, Кондрат так и не понял. Очнулся на горной тропе, когда уже занимался рассвет – обычный, без искрящихся столбов и полос. И виделось, теперь уже совсем ясно, что тропа ему знакома, по ней он поднимался вчера в погоне за козлами, и где-то там, внизу, оставил коня. Кондрат передернул плечами, осмотрелся, но ничего необычного не обнаружил – все на месте, все, как обычно: тропа вниз уходит, гора вверх вздымается. Может, и впрямь – привиделось? Постоял, покрутил головой и стал спускаться.

Конь встретил его веселым, радостным ржаньем, даже хвост вздернул. Кондрат потрогал жеребца, похлопал по шее, ладонью прикоснулся к мокрым и шершавым конским губам, проверяя самого себя – в яви он пребывает? Убедился – в яви.

А что же тогда с ним ночью происходило? Неужели он на какое-то время ума лишался?

Быть такого не может! Не тот он человек, чтобы здравый рассудок потерять!

И не тот человек, чтобы до подноготной не докопаться.

Поэтому и вернулся вместе с Агафоном, чтобы понять и выяснить – что же все-таки происходило с ним на горном склоне?

Слушал его рассказ Агафон и головой покачивал, удивляясь услышанному. Когда Кондрат замолчал и взглянул на него, безмолвно спрашивая – ну, и чего скажешь? – Агафон отбросил плоский камешек, который вертел в руке, и ответил:

– Уж не знаю, какие там огни горели, но одно знаю верно – без зверя, который на двух ногах, не обошлось. Я, Кондрат, в чудеса и во всякую хренотень не верю. Надо нам заново то место отыскать и поглядеть.

– Вот-вот! И я так мыслю! В четыре-то глаза, может, увидим, чего я не разглядел.

– Верно, один ум хорошо, а два сапога – пара, – усмехнулся Агафон и поторопил: – Давай трогаться, солнце уже за полдень, а нам еще добраться надо.

Тронулись пешим ходом, коней вели в поводу, потому что тропа местами становилась до крайности узкой, близко и опасно подходя к обрыву. Но все равно не терялась, тянулась, Как вилюжистая нитка, помеченная круглыми катышками козлиного помета. Скоро пришлось и коней оставить, а самим ползти едва ли не на карачках. И все-таки они ползли. Рвали штаны на коленях, в кровь обдирали руки, но не останавливались.

Тропа круто вильнула напоследок, уперлась в плоский валун и кончилась. Перед валуном – небольшая, ровная прогалина, а над валуном высилась, упираясь в небо, скала. Не было дальше никакого хода – ни напрямик, ни вбок.

– Здесь ты был, помнишь это место?

– Не могу сказать, Агафон, – растерянно развел руками Кондрат, – вроде это, а вроде бы и нет…

– То ли девка, то ль мужик, то ль корова, то ли бык! Слушай, давай перекусим, а после вздремнем по очереди, чтобы ночью не клевать носами. Ночью, я так думаю, чего-нибудь да прояснится. Идти-то нам дальше все равно некуда, только вниз спускаться.

– Это бы хорошо, если прояснится. А если не прояснится?

– На нет, как говорится, и суда нет.

– Все присказками говоришь сегодня, – рассердился Кондрат, – К чему бы это?

– А к тому, что больше говорить нечего. И злиться на ровном месте не резон. Не рви постромки, Кондрат, не торопись, дай время, может, и поймем, чего тут делается.