Каторжная воля (сборник)

Возражать Кондрат не стал. Но и успокоиться никак не мог – тяготила его неизвестность, вспоминалась прошлая ночь, и он готов был сейчас хоть кричать, хоть драться, хоть из ружья стрелять, да только не знал – куда и в кого. Злился еще сильнее, даже завязки у дорожного мешка оборвал, пока развязывал. Но за едой понемногу утихомирился, а после, вытянувшись в полный рост, уснул, положив голову на приклад ружья. Агафон не спал, прохаживался по прогалине в разные стороны, осматривался, запоминал, но ничего необычного разглядеть не мог. Горы и горы. Больше и сказать нечего.

Ближе к вечеру он тронул за плечо Кондрата. Тот вскочил, как солдатик, сразу схватился за ружье.

– Не шуми, – успокоил его Агафон, – теперь я прилягу, посплю малость, а ты покарауль.

– Заметил чего, пока я спал?

– Слюни по бороде текли – это видел. А больше ничего. Слышать, правда, слышал.

– Чего слышал?

– А как ты шептунов в штаны пускал!

Кондрат заругался – нашел время шутки шутить, не до смешков нынче! Но Агафон, не отвечая ему, только посмеивался и укладывался спать. Владела им сегодня непонятная веселость, будто вернулся в прежние рисковые времена, когда каждый шаг – по краешку обрыва. Оплошал и – всмятку! Только брызги в разные стороны. Не забылся разбойный промысел, лишь притих на время, а выдался случай – и явился во всей красе, обжигая чувством опасности. Агафон радовался этому возвращению, словно хлебнул полным глотком крепкой, до вздрагивания, хлебной водки. Даже сон его не брал, хотя и намаялись до края, ползая сегодня по горной тропе. Слышал, как Кондрат ходил неподалеку, вздыхал, кряхтел, бормотал что-то себе под нос неразборчивое и вдруг смолк внезапно, как обрезался. Агафон в тревоге вскинулся на ноги и замер.

Картина, которую он увидел, могла померещиться только в дурном сне: Кондрат, вытаращив глаза, отступал, пятился к обрыву, в руках у него ходуном ходило ружье, но стрелять было не в кого. Наклонялся вперед, пытаясь устоять, но не в силах сопротивляться, пятился и пятился, вот еще три-четыре шага – и рухнет с обрыва. Его будто в грудь толкали.

– Стой! Куда? – подскочил к нему Агафон, схватил за рукав, дернул рывком, оттаскивая от обрыва, и в этот момент разглядел, что из-под каменного среза искрящимся столбом поднимается свет. Вот он наклонился, лег на прогалину – и каменная твердь под ним начала проседать, опускаться. Оглушительный треск заложил уши. Свет ослеплял, заставлял закрывать глаза. Агафон и Кондрат цеплялись друг за друга, пытаясь устоять на ногах, но кто-то невидимый жестко и сильно продолжал их толкать, чтобы скинуть с обрыва.

Внезапно режущий свет исчез, оглушительный треск оборвался, и в наступившей тишине они услышали запаленное дыхание друг друга. Теперь уже не пятились к обрыву, да и самого обрыва уже не было – ровный, хотя и крутой спуск, усеянный мелкими камешками, плавно уходил вниз.

И снова пришлось подчиниться неведомой силе, которая властно развернула их и на этот раз мягко, а не тычками, направила к спуску. Переставляли ноги, ворошили камешки, иные из них скатывались вниз и весело пощелкивали. Ружья ни тот, ни другой не выронили, и держали наготове. Спускались долго, казалось, что и конца этому спуску не будет. Но вот он закончился, они оказались на дне узкого ущелья и здесь словно пришли в себя. Озирались, пытаясь понять, где очутились, и вот что увидели: вправо и влево, загибаясь, как коромысло, уходило ущелье, а прямо перед ними зиял вход в пещеру, накрытый длинным каменным козырьком. Стояла тишина. И не было никакого намека на яркий, режущий свет и на оглушительный треск проседающей каменной тверди – словно привиделось, как во сне. Но сон оборвался, и прежний, привычный мир окружал проснувшихся. Солнце уже закатилось, однако было еще светло и в узком просвете, вверху ущелья, виднелось чистое, налитое голубизной, небо.

– Чего делать будем? – хрипло спросил Кондрат.

– Выбираться надо, как бы насовсем здесь не остаться.

– Может, глянем? – предложил Кондрат, кивая на вход в пещеру. – Если уж попали…

И не договорил, но и без слов ясно было, что не желает он уходить отсюда, не выяснив до конца – куда же они попали?

Агафон молча кивнул, соглашаясь с ним, и первым шагнул к пещере, удобней перехватив ружье и взведя курок.

Дохнуло на них из глубины пещеры тяжелым, затхлым запахом. При скудном свете мутно увиделись сгнившие тачки, разбросанные лопаты и железные ломы, изъеденные ржавчиной, россыпи кирпичей, трухой осыпавшиеся ящики, в которых лежали непонятные темные слитки. Но не это поразило, а совсем иное – в разных местах, где рядом с тачками, где возле ящиков, тускло отсвечивали человеческие кости и черепа. Смерть, похоже, застала людей в один момент, кто, где находился, там и рухнул, и теперь об этих людях напоминали только останки, съеденные временем.

Кондрат, заикаясь, выговорил:

– Как-кого… они тут делали?