Каторжная воля

И как только послышался этот звук, похожий на вздох, Звонарев сразу вскочил на ноги и коротко известил:

– Здесь.

Осторожно, с опаской, прикоснулся подошвой сапога к валуну и добавил:

– Снизу слышится, из-под земли. Сдвинем?

– Сдвигай, – скомандовал Родыгин и ствол винтовки опустил вниз. – Федор, помоги.

Поднатужились, тяжелый валун нехотя оторвался от земли, встал на ребро, качнулся и с глухим стуком упал в другую сторону. Открылась под валуном круглая яма, и из этой ямы, из темноты, медленно-медленно стало подниматься что-то неясно белое, хорошо различимое в потемках – будто кусок чистой материи. Родыгин прижал приклад винтовки к плечу и шагнул ближе, готовый в любой момент нажать на курок.

Однако надобности в стрельбе не потребовалось.

Нечто белое поднялось, чуть возвысилось над землей – и видно стало, что никакой это не лоскут материи, как показалось, а человеческая голова, покрытая длинными, абсолютно белыми волосами, которые свисали до самых плеч, закрывали лицо и смыкались с такой же белой бородой, которая скатывалась куда-то вниз, похоже, до самого пояса. Длинные, костистые руки ухватились за край ямы, напряглись и бессильно ослабли. Пальцы подрагивали.

Столь необычным и неожиданным было появление человека из-под валуна, что все четверо в первый момент откачнулись от ямы и даже ствол винтовки в руках Родыгина вздрогнул. Смотрели и молчали. Человек попытался еще раз, заново, ухватиться за край ямы, но силы опять не хватило, и он замер. Только пальцы продолжали вздрагивать. И слышалось еще хриплое, со свистом, дыхание. Вдруг оно сменилось неожиданно нутряным кашлем, а когда кашель закончился, зазвучал недовольный голос:

– Ну, чего стоите?! Поднимите на свет божий! Или тоже слепые, не видите, что сил у меня нет! Подымай!

Родыгин, не опуская винтовки, кивнул, и Федор с Греховым, ухватив человека с двух сторон, вытащили его на волю. Усадили на перевернутый валун. Не торопясь, спокойно, человек разгреб растопыренными пальцами волосы, заталкивая длинные пряди за уши, и обнажились морщинистый лоб, сухой хрящеватый нос и широко открытые невидящие глаза, покрытые бельмами. Сплошная белая борода разомкнулась – и человек снова заговорил:

– Добрались, значит, Емельяна ловить собираетесь, своих людей выручать… Пустое все… Скоро здесь такое случится, что бедки ваши смешными станут, когда настоящая беда грянет… Она скоро, скоро… Голос мне был, предупредил, а больше не будет… Да не заглядывай ты в яму, нету там никого, кроме меня, грешного Агафона Кобылкина, а я, как видишь, на свет из-под земли вылез.

Грехов, который заглядывал в яму, приблизился к валуну, в упор рассматривая странного человека, и удивился, слегка присвистнув:

– Так ты слепой или зрячий?

– Слепой я, но зрячий. Тебе не понять. Слушайте меня, чего скажу… Больше вам здесь никто не скажет…

Многое мог сейчас поведать бывший каторжник и бывший староста потаенной деревни Агафон Кобылкин. Жизнь его, как вилюжистая тропа по бурелому, тянулась, крутилась, извивалась зигзагами, и нырнула в конце концов под землю, прихлопнувшись неподъемным валуном, который запечатал его в кромешной темноте, как в могиле. В могиле… Понял он это через несколько суток после памятного разговора с Емельяном, когда закончились хлеб и вода. Никто к нему не приходил, не отваливал валун и не окликал сверху простым вопросом – живой или нет? И не придут больше, потому что запретил Емельян строго-настрого даже приближаться к этому месту, а ослушаться его никто не смог. Попытался Агафон сам отвалить валун, но сил у него не хватило даже для того, чтобы пошевелить тяжелый камень. Тогда он успокоился и приготовился умирать, ясно осознавая, что судьба его решена Емельяном окончательно и выхода из-под земли не будет. Молился, бесконечно повторяя одну-единственную молитву, впадал иногда в короткое забытье, очнувшись, шевелил руками и ногами, чтобы убедиться, что еще жив, и всякий раз удивлялся – это сколько же силы имелось раньше в теле, если она до сих пор не иссякла! Устал Агафон, измаялся и все чаще думал о том, что было бы хорошо и спокойно ему, если бы, задремав, он не проснулся.

Но не получилось так, как хотелось.

Вздрогнул Агафон и даже поднялся на слабых своих ногах с насиженного места, когда явился к нему знакомый голос и зазвучал, пронизывая страхом, грозно и громко, будто в самые уши выговаривались страшные слова:

– Кончилось мое терпение и час пришел. Ничего твои люди не поняли. Вольными птицами могли бы летать, а они в свиней обернулись и у корыта толкутся. Грызут друг друга и кусаются. Нет им места на моей земле. И не будет! Смотри, что я с ними сделаю!