Каторжная воля

Нет, помнили. Вскочили мужики, как солдатики, встряхнулись, и сонливость у них с лиц будто водой смыло. Придвинулись к навесу и замерли, прямые, как столбы. Молодуха, отдернув занавеску, в окно выглянула, уставилась на Любимцева, словно только что его увидела, и рот ладонью прикрыла, запечатав испуганный вздох – ой, что будет!

А вот и хозяин. Появился наконец-то. Зашел в ограду, неторопливо закрыл за собой калитку и сразу – к навесу. Сел напротив Любимцева, мотнул головой, давая знак мужикам, чтобы они отошли в сторону, и сказал, вполне дружелюбно:

– С приездом, Денис Афанасьевич. Как дорога, не растрясло? Дорога у нас, сам теперь знаешь, мудреная, с загогулинами. Вот и приходится нам, бедолагам, маяться, то на перевал ползем, то по речке плаваем, а как зазевался, так и шею свернул. Не мед у нас с пряниками, не мед…

– Зачем меня притащили, зачем я нужен? – перебил его Любимцев.

– А соскучился я по тебе! Ночей не сплю, не ем, не пью – все увидеть тебя желаю! Ты ведь как придумал, Денис Афанасьевич, как решил – мужик неотесанный, Емельян этот, ямщик бывший, бичом щелкать умеет, а в голове ветер гуляет. Как такого вокруг пальца не обвести? И начал ты все наши договоры рушить. Сидишь там в городе, на службу ходишь, бумаги подписываешь, а дурные деньги сами в карман текут. В свои игрушки решил поиграть. Серебро стал утаивать, мастера завел, чтобы он бирюльки делал, а самое потешное – деньги, кровную мою долю, из банка снял и теперь там ни одной копеечки для меня не осталось. Надеялся, что не узнаю ничего, сидя здесь, у черта на куличках, вывернуться надеялся, а не получилось. Может, и ветер у меня в голове гуляет, да не все он выдул, кой-чего осталось, вот поэтому и знаю твою подноготную. До капли знаю! А теперь слушай, что я решил и чего ты делать будешь. Перво-наперво ты мне доложишь, где мои деньги находятся, из банка снятые. Дальше всех доверенных людей назовешь, через кого ты серебро продавал, всех до единого, и записки им напишешь, чтобы они теперь со мной только дело имели. Ну, а сам здесь останешься, уж не обессудь. Дадим тебе кайло, лопаточку, тачку на легком ходу и, как говорится, Бог в помощь. Потрудишься, узнаешь, как она, копеечка, добывается…

– Подожди, Емельян, послушай…

– Годить – не родить, можно и обождать. Не буду я тебя слушать, сукин ты сын! Умей ответ держать! Все! Закончили разговор! Времени у меня нет лясы с тобой точить. До завтрашнего дня под запором посидишь, а завтра во всех грехах своих признаешься, бумажки напишешь и пойдешь кайлом махать!

Емельян поднялся, подозвал мужиков и, кивнув на Любимцева, приказал:

– Этого – отдельно от остальных. И глаз не спускать! Головы оторву, если уснете!

– Дай слово сказать! Давай поговорим!

Но Емельян уже не слушал Любимцева, поднимаясь в избу, даже не обернулся на его призывный голос.

Мужики, не особо церемонясь, сдернули с места делопроизводителя городской управы, потащили, как мешок с отрубями, и попутно, чтобы шевелился скорее, по очереди приложились кулаками по голове. Любимцев сник и замолчал.

6

И кто бы мог подумать, что прапорщик Грехов, который всегда готов был насмехаться над кем угодно и над чем угодно, вдруг возьмет да и обернется к своим друзьям с совершенно иной, неизвестной им раньше стороны. Звонарев и Родыгин только переглядывались между собой, наблюдая за ним, пожимали плечами и помалкивали, терпеливо дожидаясь – а дальше-то что? Грехов между тем, не обращая на них внимания, стоял на коленях и держал на вытянутых руках, сложив ковшиком ладони, крохотного, еще не оперившегося птенца, случайно найденного в траве. Он едва не наступил на него, и теперь, взяв на ладони, любовался желтеньким комочком, даже осторожно дул на него, шевеля тонкий пушок. Птенец разевал клювик, обведенный желтыми разводами, и пищал – тонко, но требовательно.

– Погоди, погоди, – бормотал Грехов, – узнать надо, откуда ты вывалился…

Поднял голову, оглядывая кедры и ели, пытаясь найти гнездо, из которого выпал птенец, и лицо у него при этом было таким улыбчивым и умильным, словно он обнаружил и держал теперь в руках долгожданную находку.

Нет, такого Грехова друзья еще не знали. Поэтому и удивлялись, наблюдая за ним.

– Да не таскай ты его, – подсказал Федор, – оставь у кедра и отойдем. Вон, видишь, кедровка летает, сами разберутся…

Между хвойными лапами, действительно, металась в тревоге кедровка; видно, обнаружила пропажу в гнезде и сейчас пыталась выручить свое беспокойное чадо. Грехов, не поднимаясь с коленей, подполз к кедру, опустил комочек на землю и поднялся.

– Пошли, пошли, – поторопил Федор и первым направился в сторону, к коням, которые стояли нерасседланными на полянке, выбранной для короткого отдыха.

Отошли, сели в седла, и только Грехов, замешкавшись, все оглядывался на птенца и на кедровку, летавшую над ним. Наконец повернулся, медленным шагом двинулся к полянке, продолжая счастливо улыбаться. Звонарев и Родыгин снова переглянулись, но промолчали.