Каторжная воля

– А как мы теперь, Феденька, жить будем? – И дальше, не дожидаясь, что ей ответит Федор, продолжила: – У нас теперь ни кола ни двора нету… И Варламки нет… И вот тут… – приложила руку к груди, – и вот тут как выгорело… Будто береста сгорела… Ладно, раз пообещали – выполним. Надо же хорошим людям помочь. Зови этого Гордея. Где он? Идти надо…

И первой, поддернув ружейный ремень на плече, тронулась широким шагом, выбираясь на узкую тропу. Гордей, откликнувшись на голос Федора, выбрался из кустов, побежал их догонять, довольно причмокивая и не вытирая губ, измазанных в чернике.

Дальше они шли, не останавливаясь, не давая себе передыха. Шли и шли. Остановили они свой ход только в сумерках, запили сухой хлеб холодной водой из речки, даже костерок разводить не стали, коротко поспали на еловых лапах, а утром, едва рассвело, снова двинулись в долгий путь.

Скоро нашли первый след, оставленный беглецами: остывшее кострище у самой кромки воды. А затем, одолев третий дневной переход, наткнулись, сами того не ожидая, на беглеца, который, издали увидев их, так радостно закричал, словно явились перед ним долгожданные и родные люди.

Это был Фрол.

Он лежал на боку между двух камней, идти или ползти не мог, поэтому поднимался на руках, задирая голову, и кричал, не останавливаясь, срывая голос.

На всякий случай, из-за опаски – нет ли здесь какого подвоха? – Федор дал знак Насте и Гордею, чтобы они оставались на месте, а сам, взяв ружье наизготовку, подошел к камням. Пока подходил, рывками оглядывался по сторонам – а где еще двое? Фрол, заметив это, подал голос, теперь уже без крика, негромко:

– Ушли они… Бросили меня подыхать и смотались. Парень, догони их, вынеси им мозги, пусть знают!

– Точно ушли? Не врешь? – Федор подошел совсем близко и наклонился над Фролом, заглядывая тому в глаза.

– Точнее некуда… Если по времени, верст десять уже отмахали, а меня, как видишь, кинули… Кому такая обуза нужна… Без ноги я, похоже, остался, вот и кинули… Хлебца дай, хоть кусочек, ни крошки во рту не было…

– Настя, Гордей, идите сюда! – позвал Федор. – Поглядите на любезного. Хлеба просит! Ладно, дадим тебе кусочек, только ты нам рассказать должен, с самого начала – с чего это вдруг в побег-то ударились? Вроде и причины никакой не было, шли и шли бы вместе со всеми. Рано или поздно вышли бы…

– Причины, говоришь, не было? Была причина, да еще и не одна. Что меня касательно, решил я от лени своей избавиться, хоть раз в жизни счастливый случай за хвост поймать. Вот и словил, дурак стоеросовый…

– Да ты не причитай, ты рассказывай! – оборвал его подошедший Гордей. – Нет у нас времени причитанья твои слушать!

– Ладно, доложу по порядку, – согласился Фрол, – только вы помогите сначала, помогите сесть удобней, у меня нога… вот, видите… – Он вытащил штанину из сапога и обнажил распухшую до самого колена синюшного цвета ногу. – Угораздило меня на камне поскользнуться, вот и обезножил… А Любимцев этот, гад ползучий, как увидел, так сразу и кинулся бежать, будто черт от ладана. Не знаю, как он Лунегову объяснил, тот меня не видел, только оба сгинули, меня бросили и сгинули. А до этого… До этого сомустил нас Любимцев, меня деньгами сомустил, а Лунегова – дочерью своей. У них там любовь, оказывается, была, да только не сладилось, дочка-то другого выбрала, этого, из офицеров, которого камнем придавило. Вот он и пообещал Лунегову – поможешь мне выбраться, я дочь свою сразу за тебя отдам, без разговоров, она отцовского слова не ослушается. Лунегов и клюнул. А я, грешный, я так решил – не поленюсь хоть раз в жизни – хапну деньжонок и буду на боку лежать, пока они не кончатся. Одним словом, для каждого Любимцев свой интерес и свой подход нашел. Вот мы и побежали… Ну, со мной, как видишь, он уже расплатился, можно сказать, золотой монетой, а вот как с Лунеговым расплатится, не знаю, но, думаю, что такой же монетой, как со мной… И чего на нас накатило, на обоих, будто последнего ума лишились… Сам не пойму…

Говорил Фрол, захлебываясь от собственной скороговорки, торопливо, с придыханиями – боялся, что его не дослушают и уйдут, бросив беспомощного возле камней. Понимал Фрол, что остаться ему здесь одному, да еще с покалеченной ногой, дай Бог все равно что заживо в могилу лечь. Вот и торопился, вот и рассказывал все без утайки, заботясь лишь об одном – только бы не повернулись и не ушли.