Каторжная воля

Сказал он следующее: Макар Варламович, ясное дело, никакой женитьбы не допустит, а Степана с Настей просто-напросто в песок сотрет, да и Федору не поздоровится. Значит, выход только один имеется – уходить отсюда подальше, на новое место, и начинать там строить жизнь, как говорят плотники, с нижнего венца. А еще сказал Степан, что знает такое заветное место, где их никто не достанет, и взял обещание, что раньше времени они ему расспросами досаждать не будут. Вот когда доведет, тогда они сами все поймут, а сейчас одно от них услышать желает – согласны или нет? Легко, не задумываясь, дали Настя и Федор согласие и обещание, что расспрашивать раньше времени не станут. Совсем не важно им было – куда идти, где жить и чем питаться, главное, чтобы не разлучаться и держаться рука за руку, а все остальное молодых никаким боком не тревожило.

И вот сейчас, дружно кивнув Степану, что будут остерегаться в трудной дороге, они снова пошли позади телеги, глядя друг на друга влюбленными глазами и совсем не глядя по сторонам.

Чем выше поднимались в горы, тем глуше и нехоженей становились места. За все дни пути ни одной живой души не встретили. Несколько раз переправлялись через горные речки и на последней переправе едва не остались без коня и без телеги. Колесо, угодив между валунами, скрытыми под водой, хрустнуло, конь зауросил в оглоблях, и случилась бы беда непременно, если бы не Федор. Успел подскочить, подставил плечо под телегу, не дал ей перевернуться и удержал, одолевая упруго крутящееся и обжигающее холодом течение. После долго отогревался у костра и била его крупная дрожь – то ли от холода, то ли от пережитого страха.

– Крепкий ты парень, – скупо похвалил Степан и похлопал по мокрому плечу. – Кашу с тобой варить можно. Выходит, не промахнулся я, точно угадал, что годишься ты для Насти. Она мне, Федор, родней дочери, я ее вот на этих руках вырастил. Рассказывала тебе?

– Нет, не рассказывала, – ответил Федор и сам удивился – почему он Настю о прошлом никогда не спрашивал?

– Значит, расскажет. А вон и сама идет, как солнышко всходит.

Настя поднималась по склону к костру, несла в охапке сухие сучья и улыбалась, радуясь, что беда миновала. Лицо у нее от улыбки светилось, и хотелось смотреть, не отрывая взгляда, и радоваться. Федор так и смотрел, не отрывая взгляда, радовался, а в груди у него, несмотря на озноб, было горячо и сладко – чуть не до слезы.

Тогда он отвернулся и взялся за сломанное колесо. Железный обод, оказывается, только погнулся, и скоро, вытесав новые спицы и вставив их в старые гнезда, колесо вернули на прежнее место – телега снова оказалась на ходу. Отдохнувший конь весело и охотно двинулся за Степаном и, не переставая, вздергивал головой, натягивая узду, словно пробовал ее на прочность. Настя и Федор по-прежнему шли позади телеги, рука в руку, и он расспрашивал ее о прошлом, а она, не удивляясь, просто и ясно рассказывала, будто раскатывала перед ним цветастый половичок, в котором темных ниток было намного больше, чем светлых.