Каторжная воля

– Отец мой, Леонтий Кондратьевич, царство ему небесное, и дядя Степан – родные братья, близнецы они были. И всю жизнь вместе – никогда не разлучались. Даже свадьбы в один и тот же день сыграли. А похожи были – не отличить. Их поэтому даже по именам никогда не звали, чтобы не путать, а вот так – братья Поспеловы. И на вывеске, которая на нашей лавке висела, тоже написано было – братья Поспеловы. Я по этой вывеске читать научилась, совсем маленькая была, а научилась, до сих пор помню: «Братья Поспеловы. Обувь валяная, разных размеров. Рукавицы бараньи, лосиныя собственного производства и голенища разныя. Всегда в полном выборе». Мы в Каинске жили, городок такой есть, и дома наши, тятин и дяди Степана, рядышком стояли, между ними даже ограды не имелось. Мы ребятишками, у дяди Степана двое мальчишек, а я у тяти одна, сразу в двух домах жили, нас никогда не делили – все свои. Шнырь-шнырь, туда-сюда, целыми днями, родители на нас даже не шумели, а строжились, когда мы двери за собой не закрывали. За домами у нас пимокатни стояли, и оттуда всегда кислой шерстью пахло, мне нравилось. Зайду, бывало, в пимокатню, там пар, дышать нечем, а мне все равно нравилось. А еще любила в сушилке бывать, где валенки готовые сохли, их на колодки насадят и сушат. Их гладишь рукой, а они – те-е-е-плые… Счастливо мы тогда жили, только недолго. Под Рождество собрался дядя Степан в дальнюю деревню, пообещали ему шерсть там продать, а заодно, говорит, и елку на праздник привезу, наряжать будем. У нас-то в Каинске степь вокруг, а там, в деревне, куда он собрался, тайга настоящая – и елки, и сосны. Я как услышала – в рев ударилась. Очень уж захотелось мне самой елочку выбрать. Родители ругаются, даже в угол хотели поставить, а дядя Степан, добрая душа, пожалел: езды, говорит, в один конец всего на день, а на ночь он у хороших знакомых остановится, и ничего с племянницей не случится – пусть прокатится. Одним словом, добилась я своего. Съездили мы в деревню, шерсти там купили, я по своему желанию елочку выбрала, привезли, а ставить ее некуда. Пожар ночью случился, такой страшный, что даже выскочить никто не успел. Оба дома дотла сгорели. А вместе с домами и сушилка, и пимокатни, и лавки наша с вывеской. Мы подъехали с дядей Степаном, а на пожарище только черные бревна шают, да угли дымятся. Были две семьи, было хозяйство – ничего не осталось, все дымом в небо ушло. Не успел дядя Степан девять дней после похорон отвести, а тут новая беда – кредиторы нагрянули. Все грозятся, все свое требуют, а нам поначалу даже переночевать негде было, хорошо добрые люди на постой пустили. Помыкались мы тогда вдосталь, а после дядя Степан кузню на окраине поставил и железо ковал, а деньги, которые зарабатывал, в счет долга отдавал. И меня растил. Я у него всему научилась, любое дело умею. Как он с долгами расплатился, мы сразу же на новое место переехали – в Чарынское. Дядя Степан говорил, что тяжко ему в Каинске, а на чужой стороне легче будет. Он потому и пимокатню не стал заводить, а кузнечить начал, потому что прошлое вспоминать не хотелось. Вот мы в Чарынском и жили, пока твой родитель, Феденька, к нам не пожаловал. Хоть и сердитый он человек, а все равно я ему благодарная – если бы не явился к нам, как бы я тебя встретила?

Настя мимолетно прижалась мягким плечом, рассмеялась беззвучно и мелкие веснушки, незаметные до этого, обозначились, будто вспыхнули на щеках и на переносице. Федор не удержался, притиснул ее к себе и поцеловал в ухо. Она воровато глянула вперед, в спину Степана, вскинула руки и приникла к Федору таким долгим поцелуем, что у обоих пресеклось дыхание. Конь уже успел далеко оттащить телегу, а они все стояли, не разъединяясь, пока Степан не оглянулся и не прикрикнул:

– Эй, хватит миловаться! Догоняйте!

Они побежали и скоро уже снова послушно шли за телегой.

День по-весеннему разыгрался. Округа распахнулась, посветлела, и громадные, в небо вздыбившиеся горы уже не казались страшными и пугающими, а предстоящий путь и вовсе представлялся легким и скорым.

Но не стал он таким – легким и скорым. Растянулся еще на многие дни, и довелось в эти дни едва не угодить под каменную осыпь, еще два раза переправляться через горные речки, одолевать длинный крутой перевал, когда всем троим, помогая коню, пришлось толкать тяжело груженую телегу.

И вот, наконец, под вечер, при закатном солнце, открылась перед ними широкая, пологая впадина, рассекавшая горы крутым изгибом. Края этой впадины, гладкие, без единого изгиба, отвесно уходили ввысь, и небо, если поднимешь голову, казалось почему-то совсем близким: протяни руку – и достанешь.

Степан остановил коня у истока впадины, постоял, оглядываясь вокруг, вытер ладонью пот с лысой головы и негромко, с облегчением, вздохнул:

– Слава богу, добрались…

Начали они обустраиваться на новом месте.