Каторжная воля

Спрашивал самого себя и медлил с ответом. Прихлебывал квас из кружки, не отрывая взгляда от шустро снующего паука, и понимал – надо решаться, в какую сторону шагнуть. Всегда он рубил прямо – сказал слово, значит, оно железное, и переиначить его либо назад забрать невозможно. А в этот раз – как заклинило. Будто колун в сучковатой чурке застрял – ни туда, ни сюда. Хоть за березовой колотушкой беги, чтобы ахнуть ею со всего маха по обуху колуна, да и развалить неподатливое дерево на две половины. Знал, что Федор ждет его ответного слова, знал, что надеется сын на отцовскую помощь, а еще думал о том, что сам он не вечен, и надо бы, по разуму, передать хозяйство в надежные руки, но мысли эти, едва возникнув, сразу же и перечеркивались напрочь жгучей обидой: это надо же удумать – из родительского дома сбежать с безродной девкой! Тайком, ночью, будто ворюга последний, будто он под забором в крапиве вырос! И не мог Макар Варламович пересилить эту обиду, как не мог через самого себя перешагнуть. Поэтому не было у него ответа, простого и ясного.

Федор без дела слонялся по ограде и ждал, когда отец его позовет. Но Макар Варламович продолжал молчать, и Федору ничего не оставалось иного, кроме одного – топтать траву от ворот до крыльца и жариться на солнце. В сторону дома он старался не смотреть: там, в окне, за легкой занавеской, неподвижной тенью стояла мать. Она тоже ждала решения Макара Варламовича, и не требовалось особой догадливости, чтобы понять – сердце материнское изнывало от боли.

Может быть, и принял бы Макар Варламович другое решение, может быть, и устроилось все иначе, но раздался за высокими воротами глухой стук конских копыт, негромкие голоса, звучавшие неразборчиво, и Федор пошел, чтобы распахнуть калитку и глянуть – кто там пожаловал? Но, прежде чем взяться за железное кольцо и приподнять защелку, он посмотрел по неведомому наитию в узкий проем между столбом и воротами, посмотрел и отдернул от кольца руку, замер на мгновение, а затем, согнувшись, кинулся через всю ограду к загородке за домом. Встал в проеме и обреченно выдохнул:

– Тятя, это они приехали…

– Кто – они? – не понял Макар Варламович и отодвинул в сторону пустую кружку.

– Которые вместе с этим… с Любимцевым… Как узнали?! Если за мной приехали…

– За тобой! За тобой! – Тяжелый кулак грохнул в тонкие доски жиденького столика, кружка подскочила, перевернулась и свалилась на землю. – А ты думаешь, что квасу попить заехали?! Мало, что ты меня опозорил с ног до головы, теперь еще и в разбойные дела хочешь втащить?! Не будет тебе моей помощи! Ничего не будет! Знать не желаю! Ясно говорю? Слышишь? А теперь сгинь, спрячься где-нибудь, чтобы днем со свечкой не найти!

В ворота уже стучали. Пока еще негромко, но настойчиво. И хорошо слышалось:

– Эй, хозяева! Разрешите войти? Разговор к вам имеется!

Тяжело поднялся Макар Валамович, махнул рукой, давая знак, чтобы Федор исчез, и медленно, вразвалку, двинулся к воротам. Все-таки суровый и нетрусливый он был, и стержень имел крепкий, мужицкий, не иначе как железный. Даже легкой тревоги не проскользнуло на лице. Открыл настежь калитку, безбоязненно вышагнул из нее и чуть приподнял голову, глядя на конных, безмолвно спрашивая: зачем пожаловали, господа хорошие?

– Здравствуйте, – первым заговорил Родыгин. – Не ошиблись мы, Макар Варламович Шабуров вы будете?

– Не ошиблись. Я и есть.

– У нас разговор к вам, по серьезному делу. Может, откроете ворота? Сядем, поговорим.

– Чего же не открыть, – согласился Макар Варламович, – заезжайте.

Отступил в калитку, вытащил жердь, которая запирала ворота, и растащил обе дощатые половины – милости просим! Постоял, дождался, когда конные спешатся, и пригласил их в летнюю загородку. Попутно, стукнув в окно, приказал Полине Никитичне:

– Квасу принеси!

В загородке, за легким столиком, имелось только одно сидячее место – березовая чурка, накрытая старым половиком. На нее и сел Макар Варламович, по-хозяйски подобрал упавшую кружку, поставил на место и коротко спросил, в упор глядя на гостей, стоявших перед ним:

– Ну?

– Вот какое дело, Макар Варламович, – первым начал Родыгин, стараясь придать своему голосу душевность; надеялся он, что все решится полюбовно, что проникнется суровый мужик их тревогой и честно признается – почему похитители собирались ехать именно в его поместье, может, он их видел или слышал о них?

Но Родыгин напрасно надеялся.

Выслушал его Макар Варламович и покачал головой:

– Знать не знаю никакого вашего Любимцева, в первый раз слышу. Барабанов у меня гостевал с парнишкой, было такое дело…

В это время подошла Полина Никитична с большой кринкой и кружками. Налила квас, подала гостям, и те, не отказавшись, жадно выпили, а Грехов даже крякнул от удовольствия. Когда супруга ушла, Макар Варламович закончил:

– Парнишка-то у Барабанова убогий, он всякое придумать может.

И замолчал. А чего, спрашивается, голос тратить, если все, что посчитал нужным, сказал?