Каторжная воля

Родителей он схоронил, семьи у него не имелось, и жил парень, изредка наведываясь в свою избенку на окраине Каинска, сам по себе – вольный, как скачка по тракту. Довольствовался малым, о будущем не загадывал и даже не задумывался. А с какого квасу, спрашивается, загадывать и задумываться, если впереди еще долгие-долгие годы, до самого окоема, конца и края не видно?

Переменилась картина его жизни неожиданно и скоро – за одни сутки. Да так круто, будто свернул он с накатанной дороги и помчался, нахлестывая коней, по кочкам и неудобью, где шею себе свернуть – плевое дело. Начиналось же все очень обыденно: взял в Омске пассажира и отправился с ним до Каинска. Точнее так сказать – пассажир сам его разыскал, выдал вперед хорошие деньги и пообещал, что еще добавит, если окажется в Каинске в самое кратчайшее время. Был пассажир уже немолод, маленькую бородку давно пробила седина, но прищуренные глаза смотрели цепко и зорко. В руках, не выпуская, он держал маленький кожаный чемоданчик, закрытый на блестящие медные застежки. Усевшись в сани, поставил этот чемоданчик на колени и даже чуть наклонился вперед, словно грудью хотел прикрыть. «Золото там у него, что ли… – усмехнувшись, подумал Емельян, – держится двумя руками… Боится, чтобы не ограбили?» Подумал так, да и забыл сразу – разные попадались ему пассажиры, случалось, и с причудами; глядя на них, он давно уже не удивлялся. Уселся на облучок, гикнул, свистнул и – полетели!

Выехали из Омска рано, когда только-только начинало светать и на чистом небе еще не погасли звезды, за день отмахали едва ли не половину пути, на постоялом дворе переночевали, а утром, снова спозаранку, двинулись дальше по пустынной Барабинской степи, накрытой от края до края белым снежным холстом, украшенным лишь серыми пятнами сухого камыша. Во второй половине дня неспешно, лениво поползли, пересекая тракт, белые извилистые змейки. Скоро задымилась снежной пылью и вся степь. «Падера[11] будет, – сразу же понял Емельян, – проскочить бы до постоялого двора, до Каинска не успею…»

Но проскочить не удалось. Внезапно повалил снег, ветер взвизгнул и ударил такими порывами, что хвосты у коней взметывались отвесно вверх. Белая мешанина загустела, сомкнулась – и началось бешеное круженье, когда кажется, что сама твердь оторвалась и полетела в неведомое пространство, без краев и без дна. Емельян ослабил вожжи, привязал их к облучку и плотнее натянул шапку – больше он теперь сделать ничего не мог. Оставалась лишь одна надежда – на коней и на их чутье, авось и выбредут к какому-нибудь жилью.

Однако кони, пройдя совсем немного, встали. Понужать их сейчас, гнать куда-то – занятие бесполезное. Животины умные, если встали, значит, нет дороги – никакой. Емельян выругался шепотом и слез с облучка. На ощупь, путаясь в сыромятных ремнях, освободил коней от сбруи, оглобли, перевязав их вожжами, поднял вверх, из задка кошевки достал кошму и уселся рядом со своим пассажиром, прокричал:

– Вот тебе крыша, любезный! Натягивай на голову и молись, чтобы падера быстрей закончилась!

– Нас же заметет здесь! Насмерть заметет! – испуганно заголосил пассажир.

– Как же иначе-то?! – удивился Емельян, – Обязательно заметет! Главное, дырку протыкать, чтобы не задохнуться, ну и шевелиться, как можешь, чтобы не замерзнуть! Держись, любезный!

Продержались они до утра. К этому времени снег полностью скрыл кошевку, людей в них, и торчали из большого сугроба лишь оглобли, связанные вожжами. Поднимались они на тот случай, если у самих не хватит сил выбраться. Увидят добрые люди, откопают. Емельян выбрался сам. Растолкал не улежавшийся еще снег, высунул голову и зажмурился от режущего яркого света – солнце светило во всю свою силу. Округа искрилась, лежала нетронутая, чистая, словно народилась заново. Первым делом Емельян кинулся искать коней. Они далеко не ушли, стояли, прижимаясь друг к другу, в маленькой ложбинке и призывно замотали гривами, стряхивая снег, когда увидели хозяина.

Подогнал Емельян коней к кошевке, раскидал кое-как снег, попутно вызволив своего пассажира, принялся запрягать, и тут, нечаянно оглянувшись, увидел: пассажир его, вместо того чтобы подняться на ноги и размяться, сидит по-прежнему на старом месте, похожий на снежную бабу, слепленную ребятишками, прижимает к груди чемоданчик с блестящими застежками и хрипит, запрокидывая голову, словно его душат. Подскочил, встряхнул за плечи – что приключилось? А в ответ – неясное мычанье и глаза остановились, смотрят куда-то мимо и даже ресницы не моргают. Еще раз встряхнул, за бороду подергал – да отзовись же, скажи хоть слово! Ресницы моргнули раз-другой, и голос прорезался, тихий, прерывистый:

– Помру, наверное… До тепла довези… поскорее, согреться желаю…

Не было печали! Пришли черти, накачали!

Как побыстрее довезти, если тракт, как рубцами, перехвачен сугробами?! Когда еще их раскатают?!

– Расплачусь, парень… Сполна расплачусь… Только довези скорей! Отогреться мне…

И снова захрипел, откидывая голову.