Каторжная воля

– Я, когда после пожара с Настей на руках остался, шибко тосковал, все немилым казалось, даже кусок в горло не лез. Попробовал к вину прикладываться, а наутро еще хуже – и на душе темно, как раньше, и голова так трещит, что волосы шевелятся. А главное – жизнь мне стала, будто бросовая, вот не будет ее завтра – мне и не жалко, и не боязно. Не знаю, каким бы вывертом эта история закончилась, если бы Настя меня не вылечила. Как, спрашиваешь, вылечила? А очень просто, проще некуда. Поднялся утром, смотрю, а она тряпицу иголкой сшивает и получается у нее мешочек. Сшивает и приговаривает: хлебушка у нас на один день осталось, а завтра кончится, так я к церкви пойду и милостыньку просить стану, подадут, так я сама поем и дядю Степана покормлю, от вина-то он совсем худой стал… Приговаривает, и голосок такой рассудительный, как у старушки. Будто обухом в лоб меня шваркнуло. Сразу и вылечился. Решил тогда и сказал самому себе: если собственная жизнь не нужна тебе, друг ситный, так чужую-то жизнь, ребячью, не топчи в грязь. И обрезал с вином, ни капли с того времени в рот не беру. Для Насти стал жить, она для меня, как свет в окошке. А про места эти я случайно узнал, как говорится, не было печали… Родственник у нас с братом имелся, троюродная вода на киселе, мы про него не вспоминали никогда, а он возьми и объявись. На колени упал, денег взаймы просит, уверяет, что вернет с прибылью. Хоть у нас и у самих негусто было, новую пимокатню как раз затеяли, денег мы ему дали – родня все-таки. Подходит срок возврата, а он вместо денег нам бумаги приносит и городит семь верст до небес про какие-то старые рудники брошенные, что можно там серебра добыть. Мы ему не поверили, но бумаги на всякий случай забрали и сказали: когда деньги вернешь, обратно их получишь. А тут пожар… Не до того было. Правда, после поехал я в Омск, где наш родственник проживал, хотел долг стребовать, а его, оказывается, и след простыл, куда делся – неизвестно. Бумаги при мне остались. Я про них и забывать уже стал, но как собрался из Каинска уезжать, стал барахло собирать, наткнулся. Они при пожаре-то потому уцелели, что в конторке хранились, а конторка у нас на отшибе стояла, огонь до нее не достал. Долго я с ними разбирался, наизусть, можно сказать, выучил. И решил, что попытаю счастья, для Насти попытаю. Мне-то мало надо, разве земли для могилки, так земли-то у нас о-го-го сколько, где хошь закопают. Вот и прикочевали мы с Настей в Чарынское, огляделся я, с бывалыми людьми поговорил да и наведался в эти места, сам-один, никому ни слова не говорил. И оказалось, что не врал наш родственник, два рудника брошенных и на самом деле имеются, и слитки, уже готовые, переплавленные, можно отыскать. Их, видно, еще в стародавние времена бросом бросили и позабыли. Добычей здесь заниматься в одиночку я не осмелился, решил, что до лучших времен отложу, когда помощник появится, и вернулся в Чарынское. А тут вскорости и ты со своим батюшкой приехал. Дальше рассказывать нечего – сам знаешь… Я потому до последнего не открывался, что боялся удачу спугнуть, вот и выходит, что не спугнул. Будет у нас с чем к Макару Варламовичу явиться и прощения попросить. Одно только плохо – пещера-то раньше свободная была, хоть на телеге катайся, а теперь ее оползнем забило. Ну да ничего, расковыряем!

Прошло после того памятного вечера и после рассказа Степана ровным счетом пять дней, как случилась беда, которой они совсем не ожидали. На то она и беда, что выскакивает из-за угла, как разбойник, всегда внезапно.

День стоял пасмурный, тихий, с утра еще дымился в распадинах туман, а солнце сквозь мутную завесу так и не проклюнулось. Работать в такую погоду, когда нет испепеляющей жары, самое милое дело, и Степан с Федором, не отрываясь на передых, долбили с раннего утра до полудня до тех пор, пока не начали запинаться. Лишь после полудня решили все-таки передохнуть и перекусить. Повесили над костром, на перекладине, котелок с водой, сами прилегли рядышком, раскинув натруженные руки. Даже разговаривать не хотелось, лежали молча. Как обычно в такую погоду, вокруг стояла тишина и нарушали ее только шмели, кружившие неподалеку над цветущим разнотравьем.

Выстрел в этой тишине грохнул так громко, будто раскололось небо. Крупная картечь продырявила котелок, сшибла его с перекладины, и костер зашипел, вскидывая вверх облачко пара. Степан и Федор вскочили, но их тут же сбили на землю, скрутили, заломив руки и, протащив волоком, приткнули спинами к груде камней. Все произошло так мгновенно, что они и понять ничего не успели. Сидели, связанные и растерянные, хлопали ошарашенными глазами, а над ними молча возвышались четверо мужиков, все с ружьями, и в упор их разглядывали, словно пытались уяснить для себя – какую такую добычу стреножили? Нужная она для них или нет?

Как позже выяснилось, оказалась она для них очень нужной.