Каторжная воля

– Получается, что мы теперь за ними след в след пойдем. – Родыгин присел на корточки, разглядывая кострище, и вдруг насторожился: – Слышите?

Прислушались. Действительно, непонятно, откуда доносились неясные звуки – то ли стоны, то ли вздохи. Может, показалось? Нет, они становились громче, обрывались и возникали снова. Быстро прихватив винтовки, все двинулись на эти странные звуки. Далеко идти не пришлось: в низинке, почти рядом с кострищем, увидели срубленные молодые елки, наваленные как попало одна на другую. Раскидали их и остолбенели – под елками лежал человек. Прижимал к животу двумя руками бурый лоскут, оторванный от рубахи, и смотрел широко раскрытыми глазами вверх, в небо. Казалось, что он не видит людей, нашедших его, даже головы не повернул, как лежал, так и продолжал лежать.

– Ты кто? – наклонился над ним Родыгин. – Как здесь оказался? Ранен?

Человек отозвался не сразу. Сначала пошевелился, попытавшись поднять голову, но сил не хватило, он закрыл глаза, с трудом сглотнул тугой комок и кадык на его шее дернулся вниз-вверх. Губы в засохшей сукровице чуть раздвинулись и прошелестел слабый шепот:

– Пить, ради Христа…

– Если в живот ранен, пить ему нельзя, – предостерег Звонарев.

Родыгин наклонился еще ниже, развел человеку руки, сложенные на животе, приподнял лоскут и снова положил его. Покачал головой:

– Можно пить, неси фляжку. У него кишки наружу торчат, все равно умрет, никакая медицина не вылечит, а мы тем более. Пусть напьется. Ты кто? Говорить можешь? Слышишь меня?

– Пить… Дайте…

– Архаровец это, который у Емельяна в подручных. Емельян подручных себе набрал, которые поотчаянней, вот они ко мне и приезжали за Любимцевым. Зовут его Анисимом. Видно, какую-то добычу не поделили, вот и огреб картечи на все пузо. Давай попытаем, может, про Любимцева скажет. – Федор подошел ближе, спросил: – Где Любимцев, его дальше повезли, живой он?

– Пить…

Появился с фляжкой Звонарев. Глотнув воды, Анисим поперхнулся, закашлялся и бурый лоскут на животе стал краснеть. Все-таки отдышался, осилил еще несколько глотков и быстро, проглатывая слова, видно, боялся, что не успеет, выговорил:

– Бежать он меня подговорил… Денег обещал много… Купился я… Подслушали и в живот жахнули… Думали, мертвый, не добили… Дальше его повезли… Меня кинули… Спасите, жить хочу… Пить…

Снова жадно глотал воду из фляжки – и лоскут прямо на глазах напитывался кровью.

– Картина ясная. – Родыгин отряхнул руки, словно они были у него в чем-то измазаны, и выпрямился. – Пошел Денис Афанасьевич ва-банк, но не повезло, как говорится, звезды не сошлись. Жаль…

– С этим-то что делать будем? – Звонарев кивнул на Анисима.

– А ничего не будем делать. Разве что перевязать… Хотя толку… Перевязывай, если хочешь, бинты у меня в сумке.

Но Звонарев за бинтами не пошел и перевязывать Анисима не стал. Отправился собирать хворост и разводить костер. Задели его слова Родыгина о том, что Денис Афанасьевич пошел ва-банк, послышалось ему в них какое-то отстраненное равнодушие, даже осуждение. Сам он искренне переживал все это время, думая об Ангелине и о несчастном Денисе Афанасьевиче, и чем больше думал, тем они становились ему роднее, и он клялся самому себе, что сделает все возможное и невозможное – лишь бы они снова оказались вместе, лишь бы не случилось несчастья. Вспоминая Ангелину, сразу же слышал ее смех, видел, как она улыбается, и хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше, но голос Грехова, прозвучавший так неожиданно, что заставил вздрогнуть, вернул к реальности. Грехов кричал из ельника:

– Все, отмучился, бедняга! Давайте хоть похороним, тварь Божья все-таки, хоть и заблудшая!

Спорить никто не стал, и Анисима похоронили, вырыв в сухом песке неглубокую могилу. Лицо ему накрыли кровяным лоскутом, которым он зажимал рану.

3