Каторжная воля

– Может, помочь тебе и вечным сном усыпить?

– Нет, Емельян, вечным сном никак не получится. Я же говорил тебе. Неужели позабыл? Если вовремя не вернусь, сюда воинская команда пожалует, а у них разговор известный: сначала картечью в лоб, а после спрашивать начинают, как тебя, родненький, звали.

– Не пугай, пуганый. И грозить больше не вздумай. Прихлопну, как муху, и весь сказ. Никакая команда тебе не поможет. Ладно, сиди тут и думай, как мое доверие заслужить. А я твоих людишек сюда доставлю, чтобы не скучно было. Роман, оставайся на карауле, пригляди за ними, мы скоро обернемся.

Емельян первым шагнул в двери, за ним вышли остальные, и тут Фадей Фадеевич разглядел, что возле стены стоит со связанными руками странный господин. Добротные сапоги, брюки из дорогой материи, сюртук, жилетка и рубашка со стоячим накрахмаленным воротником. Впрочем, воротник теперь был наполовину оторван, от былого белого цвета почти ничего не осталось, а брюки, сюртук и жилетка так изжульканы и столь грязные, будто их владельца долго и упорно таскали по земле. Господин шумно дышал, раздувая ноздри, и глаза у него лихорадочно поблескивали, как у больного.

Это еще что за явление?

– Вы откуда? Кто такой? – Фадей Фадеевич даже не смог скрыть своего удивления – уж чего-чего, а такого человека он здесь никак не ожидал увидеть.

– А вы кто? – вопросом на вопрос ответил господин.

– Губернский чиновник Кологривцев.

– Чем дальше, тем смешнее. – Господин по-лошадиному фыркнул и замолчал.

– Не желаете назваться? – еще раз спросил Фадей Фадеевич.

– Нет, не желаю, кому надо, те знают.

Под верстаком, перестав стонать, зашевелился, закряхтел Гордей и подал насмешливый голос:

– Знакомьтесь. Стоит перед вами собственной персоной делопроизводитель Ново-Николаевской городской управы Денис Афанасьевич Любимцев. Помните, я прошлой ночью рассказывал? Вот, легок на помине. Можете лично его расспросить, во всех подробностях, какие интересны.

В это время дверь открылась, мужик по имени Роман зашел в избенку и предупредил:

– Кончай языки чесать! Тихо сидите, как мышки! Ишь, расчирикались! Говорить будете, когда спрашивать станут. А теперь молчок! Свечки еще на вас расходовать… В темноте посидите!

Он погасил свечки и вышел.

Прошло совсем немного времени, не больше часа, на улице послышались шум, возня, дверь распахнулась на полную ширину – и в избенку одного за другим, подгоняя тычками в спины, втолкнули Лунегова, Фрола и Мироныча.

– Вот теперь полный набор! – послышался голос Емельяна. – Теперь каждой твари по паре! Карауль, Роман. Утром чай будем пить, с сахаром, заодно и побеседуем.

И он коротко, зычно хохотнул. Показалось, что ухнул филин.

4

Кружила Настя вокруг деревни, как волчица, которая выслеживает свою добычу. Видела цепким взглядом избы, речку, дорогу, уходившую к ущелью, замечала каждого конного или пешего, самая малая мелочь не проскакивала мимо нее; не торопилась, сдерживая саму себя, и терпеливо дожидалась нужной минуты, чтобы кинуться, как той волчице, в мгновенном прыжке и сомкнуть зубы на шее подкарауленной добычи – с хрустом, перекусывая хрящи и ощущая на губах тепло соленой крови. Она не знала устали, хотя и спала урывками, прикорнув прямо на земле и не выпуская ружья из рук. Слух до того обострился, что различала даже дальний шорох травы, когда налетал ветерок. Коней Настя спрятала в укромном месте, надев на них путы, и не опасалась теперь, что они далеко уйдут, ружья лежали в неглубокой ямке, искусно прикрытые мхом, а с собой, отправляясь к деревне, она прихватила только одно ружье, два чужих патронташа, да оставшийся хлеб. Изредка отщипывала маленькие кусочки и не жевала их, а сосала, как леденцы, не ощущая вкуса.

Тоску о погибшем Варламке, когда она перехватывала горло и не давала дышать, Настя пыталась перебить только одним средством – представляла Емельяна перед собой, ощущала в руках ружье и нажимала, нажимала бессчетно указательным пальцем на курок. В том, что не промахнется, не сомневалась, а беспокоилась лишь об одном – только бы он появился, только бы отошел от деревни, пусть и недалеко. Конечно, можно и в саму деревню наведаться, там подкараулить, но вдруг окажутся рядом и другие люди, а убивать всех подряд Настя не хотела. Хватит с нее и тех, кого она закопала недавно. Один только Емельян стоял у нее перед глазами – живой и ненавистный.

Ствол ружья под солнцем накалился и обжигал руку. Настя нарвала травы, закрыла ствол, стянула платок с головы и насухо вытерла потное лицо. Можно было сдвинуться в сторону, в тень от елок, но там был бугорок с пышной шапкой высокого и цветущего кипрея, и пришлось бы тогда вставать на колени, чтобы видеть внизу деревню, поэтому она не трогалась с места, продолжая изнывать от жары и неистового солнца, которое, казалось, никогда не пойдет на закат.