“Катти Сарк”, несущая ветер

Тут вернулся Алёшка. Ему понадобилось починить машинку. Отломалось ко- лёсико, и Дед Мороз со Снегурочкой не могли отвезти подарок. Подарок - кон­фета - предназначался папе.

- И маме, - напомнил Сергей.

Алёшка кивнул.

Сергей укрепил колёсико и потрепал сынишку по светлым волнистым воло­сёнкам.

- А как ты думаешь, сынок, Снегурочки замуж выходят?

- А что такое замуж? - переспросил Алёшка. Знал ведь, небось, а переспро­сил. - Это как вы с мамой?

Сергей неопределённо повёл плечами и одновременно кивнул. Алёшка помеш­кал, тоже пожал плечами и убежал.

2

2 января выпало на понедельник, однако день был нерабочий. Пакратов с сы­нишкой, взявшись за руки, отправились во Дворец пионеров. Ёлка там стояла та самая, которую, как писалось в газете, «учреждению для детей предоставило об­ластное охотуправление».

Дворец сверкал. Народу в залах была тьма - больше, естественно, детворы. Бабушки, мамы и редкие папы кучковались по углам. Одни любовно, другие с ро­дительской опаской, а третьи с явной скукой и послезастольной усталостью, они приглядывали за своими чадами.

Пакратов устроился в дальнем конце. Алёшка то устремлялся к ёлке, которую всякому встречному представлял как папину, то к райку, где выступал Петрушка, то к буфету, где давали лимонад и пирожные. Наконец, броуновское движение утомило его, он устроился у папы на коленях и стал наворачивать мороженое.

Вскоре раздался мелодичный звонок. Дед Мороз со Снегурочкой повели детво­ру в зрительный зал - там намечался концерт юных дарований. Взявшись за руки, отправились туда и Пакратовы. Сергей обычно усаживался с краю, чтобы при надобности беспрепятственно улизнуть, - это вошло в привычку ещё со студенче­ских времён. Но Алёшка потащил на самую середину, и Сергей поневоле уступил ему.

Начался концерт. Ребятишки пели, читали стихи, танцевали. Их обаятельная неуклюжесть вызывала умиление. Каждого участника встречали и провожали бурными овациями. Сергей аплодировал вместе со всеми. Однако неожиданно поймал себя на том, что следит не только за сценой. Его почему-то всё больше притягивало к залу - к этим притушенным полумраком рядам. Словно что-то коснулось сознания и обеспокоило. Не поворачивая головы, он переводил глаза с ряда на ряд, вглядываясь в промежутки между креслами. И когда после очеред­ного номера включили люстры, наконец обнаружил...

Она сидела на первом ряду. Мог ли он обознаться? Наверное. Но его зрение в этот миг обрело вдруг такую пронзительную ясность, что он даже оторопел. Пучок каштановых волос, напоминающий тайфунчик, эта ушная раковинка, так незащищённо открытая пространству... Нет, ошибиться он не мог. Чтобы улуч­шить обзор, Сергей вытянул шею. Сзади донеслось недовольное шиканье. В этот миг тайфунчик сместился, и перед Пакратовым вдруг открылся профиль. Да, он не ошибся - это была Ламка. Сердце подпрыгнуло, он едва не последовал за ним. И тут же, самонадеянно решив, что растревожил её взглядом, втянул голову в пле­чи. Нет, она обернулась не на него. Предметом её внимания оказались бантики, что торчали над спинкой соседнего кресла. Кресло было бордовое, а бантики пёстрые. Они напоминали Филиного махаона. Сергей от удовольствия аж при­щурился. Но тут с другого от махаона бока возникла помеха. Что такое? Сергей слегка сместился влево, отыскивая створ, и тут увидел, что над бантиками возник мужской профиль. Прямой нос, скобка русых усов, острые уши. Вот это, значит, и есть Евгений Юрьевич. У Пакратова хрустнули пальцы. Неприязнь возникла по­мимо воли. Не найдя ничего отталкивающего в облике, он переключился на позу. Ну конечно же! Сидит, развернув свою косую сажень, а того не соображает, что позади мостится щуплый паренёк. Вон как он отчаянно вытягивает шею, пытаясь что-то там разглядеть.

Негласные порицания прервали аплодисменты. Объявили следующий номер. И тут бантики вспорхнули. Девочка - её дочка - Сергей так и определил это для себя: «её», - пошла на сцену. Внимание Пакратова целиком переключилось на неё. Он следовал за нею взглядом, остерегаясь, чтобы - не дай Бог - она не спот­кнулась. Нет, не торопясь и глядя под ноги, она поднялась по ступенькам, вы­шла на сцену, неспешно подошла к пианино. Тёмный костюмчик с белой ото­рочкой, белые чулочки, наряд был выполнен со вкусом и изяществом. Пакратов прищурился, пытаясь получше её разглядеть. Черты лица издалека терялись, но пластика, но жесты были мамины. Это от него не ускользнуло. Возле пианино Ламка-дочь остановилась, грациозно поклонилась залу, послав, как воздушный поцелуй, своего махаона, и устроилась на стульчике. Несколько секунд она была неподвижна, держа руки на коленях, потом вскинула их. Раздались первые аккор­ды, и полилась музыка. Пакратов не большой знаток фортепианного искусства, но этому исполнению поразился. Откуда в таком крохотном существе столько воли, столько энергии, столько ожидания и одновременно тревоги, столько какой-то недетской страсти? Глаза невольно метнулись к Ламке. Да как - откуда!