Катулл

Галльскому проконсулу немедленно доставили послание Асиния Поллиона, в котором говорилось о приобретении такого сторонника, как Цицерон. К посланию прилагалась поэма Цицерона. В ответ Цезарь направил в Рим письма с пожеланием, чтобы их содержание, по возможности, распространялось среди общества. В одном из писем, с совершенно ясным намерением польстить Цицерону, говорилось: «Его (Цицерона) триумф и лавры достойнее триумфа и лавров полководца, ибо расширивший пределы римского духа предпочтителен тому, кто расширил пределы римского государства».

На Форуме болтали, будто Цезарь в знак приязни и уважения послал Цицерону подарки стоимостью в десятки тысяч сестерциев.

Вообще главными богами Рима становились не владыка Юпитер, не Марс-Квирин, не Юнона, даже не фригийская Кибела и не египетский Серапис, а двуликий божок Янус и Вертумн – олицетворение перемен.

Что же касается Цицерона, то его славословия подвигам Цезаря, прикрываемые уверениями в патриотизме, все-таки казались поначалу только привычным потоком пышного красноречия. Но когда он, не устояв перед просьбой Цезаря, выступил на суде защитником проходимца Ватиния, от него отшатнулись даже некоторые из его друзей, и «отец отечества» получил малопочтенное прозвище «перебежчик».

Обвинение Ватиния в невиданном по наглости подкупе избирателей выдвинул Лициний Кальв. Исхудавший и бледный после своей недавней утраты, Кальв восхитил собрание блестящим изложением дела.

Судебный процесс длился три дня. Маленький Кальв, взойдя на трибуну, начинал речь. Глядя не на судей и зрителей, а в упор на Ватиния, он исхлестал цезарьского ставленника беспощадными и смелыми обвинениями.

Успех Кальва был неописуем. Его во всеуслышанье признавали достойным соперником Цицерона. Ватиний вскочил со своего места и злобно крикнул:

– Неужели я должен быть осужден только потому, что мой обвинитель так красноречив?

Цицерон сделал, все, что мог. Он взывал к милосердию и справедливости, напоминал о заслугах Ватиния в лузитанской войне, он цитировал подходящие к данному случаю изречения философов и государственных деятелей, он искусно уходил от темы, распространяясь по поводу каких-то давно прошедших событий, он вздымал руки к небу, прикладывал их к груди, хватался за голову, нервно поправлял перекинутый через плечо край тоги, он играл голосом, изменяя его от еле слышного шепота до трагических возгласов, и умел показать, как голос его прерывается от сдерживаемых слез… Он говорил и говорил… Словом, он подтвердил еще раз, что он первый оратор Рима и, конечно, незаменимый адвокат.

Но, когда в клепсидре вода перелилась из одного сосуда в другой и поплавок с фигуркой Фемиды сдвинул стрелку, указывавшую на окончание срока его выступления, Цицерон понял, что он так и не сумел победить Кальва.

Борьба продолжалась. Однако судьи, подкупленные цезарианцами, в конце концов оправдали Ватиния. Народ проводил Цицерона свистом, а Кальва – дружными рукоплесканиями. Худенький человек в щегольской тоге кричал хрипловатым голосом, смеясь и неистово хлопая:

– Йо! Да живет Кальв!

Один из любопытных, оглянувшись, спросил:

– Кто это?

– Поэт Катулл, друг Кальва. Видишь, как радуется за него? Не думаю, чтобы Катулл ограничился только рукоплесканиями…

Действительно, вскоре весь Рим узнал безделку Катулла, написанную по случаю этого судебного процесса:

Я вчера посмеялся на собранье,
Друг мой Кальв говорил на диво сильно.
Все Ватиния мерзости исчислил.
В восхищенье кто-то руки поднял:
«Ну, и складно же сыплет карапузик!»

Вслед за тем появилась эпиграмма, адресованная Цицерону:

Говорливейший меж потомков Рема,
Тех, кто есть и кто был, и тех, кто будет
В дни грядущие, – будь здоров, Марк Туллий!
И прими от Катулла поздравленье.
Из поэтов – поэт он самый худший,
Он настолько же хуже их, насколько
Лучше ты, чем любой другой сутяга!

Сенаторы с удовольствием повторяли эпиграмму Катулла. Клодий, получив эпиграмму, приказал написать ее крупными буквами на большой доске и выставить около своего дома в Тривульцинском проезде.

Узнав про обидное оживление, вызванное насмешками Катулла, Цицерон обратился к Корнифицию и Непоту с просьбой усовестить поэта. Они отправились к Катуллу и стали упрашивать его извиниться перед Цицероном. Катулл отказался наотрез. Он едва с ними не разругался. Непот поспешно обратил размолвку в забавное недоразумение, а Корнифиций всерьез надулся.