Катулл

– Как ты думаешь, – сказал, подходя к Катуллу, Альфен Вар, – будут актрисы раздеваться на таком холоде? Если они решатся скинуть одежды, то следующее представление вряд ли состоится…

Друзья Камерия встретили поэтов радостными приветствиями. Их восторг относился прежде всего к Катуллу. Ему пришлось встать и поклониться сидевшей вблизи него публике.

Рукоплескания раздавались всюду, сопровождая появление знаменитостей; одобрение римлян на этот раз было обращено только к поэтам и актерам, хотя последних официально считали едва терпимыми членами высоконравственного римского общества.

– Слава бесподобному Публию Сиру! – закричали вокруг.

Высокий человек в накидке из полосатой восточной ткани улыбался и поворачивал к выкликавшим его имя зрителям смуглое лицо с черными живыми глазами.

– Ты когда-нибудь видел игру этого великого мима? – спросил Катулла Камерий. – Он заставляет публику проливать слезы или лопаться со смеху по своему желанию. А как он поет, танцует, играет на кифаре и флейте! Старики говорят, что он ничем не хуже Росция и даже некоторыми гранями своего дарования его превосходит.

– Я видел Сира дважды: в «Самоистязателе»[212] и в забавной пьеске о хитрых кумушках, обманувших чванливого богача. Оба раза я хохотал как помешанный. Это любимец Муз. Архимим[213].

– Катулл, – внезапно заговорил задумавший что-то Вар, – у тебя отменный вкус, разумеется. Я считаю, что вкус, – это то, что делает из обыкновенных людей поэтов, а из сотни поэтов так называемого избранника Аполлона…

– В твоем рассуждении есть доля истины.

– Чтобы оценить женскую красоту, вкуса требуется побольше, чем для кропания стихов, не правда ли? Но ты и здесь доказал, что твой выбор неоспорим…

Вар, обычно говоривший в грубоватом тоне простолюдина, произнес последние слова с тонкой иронией. «Башмачник» пользовался ею достаточно искусно. Он заметил, как нахмурился и стиснул зубы Катулл, увидев Клодию в обществе молодых вертопрахов.

– Что? Что такое? – завертелся Камерий.

– За пять рядов от нас сидит женщина, – сказал Вар. – Рядом с ней старуха, наверное, родственница, а вокруг вьются поклонники. Видишь? После толстяка… да нет, не лысого, а другого, в коричневой тоге… Ну, конечно! У нее греческая прическа, золотой обруч… Так вот, эта дочь лукского муниципала объявлена одной из первых красавиц в Риме, соперницей Сервилии, Волумнии и самой Клодии Пульхр.

– Кем объявлена? – спросил Катулл.

– Виднейшими знатоками. Не буду называть имен, потому что их мнение ты все равно не признаешь. Но ей посвятил хвалебные стихи Теренций Варрон… и наш друг Корнифиций… У нее есть одно большое достоинство: она была любовницей формийца Мамурры…

– Ментулы?! – взвизгнул Камерий, всплеснув руками.

Приятели Камерия захохотали, а Катулл рассердился.

– Что ты предлагаешь? – спросил он Вара, сморщив нос, как будто почувствовал мерзкий запах.

– Честно описать ее красоту в стихах…

– Мне не нравится такая игра, – сказал Катулл. – Впрочем, если ты настаиваешь…

Они стали пробираться между рядами тесно сидевших зрителей. Камерий хотел увязаться с ними, но Вар его прогнал. Широко улыбаясь, он приблизился к молодой женщине в пестром плаще, индийской шали и галльских золотых украшениях. Окружавшие ее поклонники сделали недовольные гримасы. Не обращая на них ровно никакого внимания, Вар сказал:

– Да будет милость богов к тебе неизменна, прекрасная Амеана. Я хочу представить тебе нашего земляка-транспаданца Гая Катулла…

– Того самого? – живо спросила она и, получив утвердительный ответ, перевела любопытный взгляд на веронца, выглядывавшего из-за широкой адвокатской спины.

Катулл начал было:

– Счастлив приветствовать тебя, любез…

– Я тоже очень рада, – перебила его Амеана. – Так вот ты какой! А я-то думала… Ну, и так ничего… Ты мне нравишься, бледненький веронец.

Слегка оторопев, Катулл уставился на подружку Мамурры, а она, в свою очередь, с веселой улыбкой разглядывала его.

Длинное, длинноносое лицо Амеаны с накрашенным пухлым ртом и свежим румянцем выражало детское желание шалить и резвиться. Катулл продолжал не спеша его изучать. Гладкая кожа. Крепкий подбородок. Зубы-жемчужины. Волосы она, по-видимому, густо чернит отваром из кожуры орехов. Приклеенные к длинным ресницам тончайшие ленточки золотой фольги делают ее выпуклые, зеленовато-серые глаза еще более светлыми, поражающими блудливым, кошачьим огнем.

Когда она помахала кому-то из знакомых рукой в сапфировых перстнях, вышитый паллий и теплая индийская шаль раскрылись, и Катулл заметил маленькую грудь и умопомрачительную талию. Ей было всего двадцать лет. Но все-таки сравнивать эту резвую кобылку с божественной красавицей Клодией – просто нелепо. Катулл так и сказал Вару, возвращаясь на свое место.

– По-моему, ты тоже не особенно ее восхитил… – усмехнулся Вар.

– Деревенщина, – пренебрежительно процедил сквозь зубы Катулл. – Кстати, она пригласила меня послезавтра смотреть, как она будет играть в мяч со знатными римскими девушками. Хочет показаться в одной тунике, чтобы можно было разглядеть все ее прелести…