Катулл

– Князь треверов, доблестный Кингеторикс, обещает погасить мятеж, выдать своего преступного тестя Индутиомара и его ближайших помощников. – Цезарь все еще держал руку на плече галла. – Со своей стороны я обещал, что он получит тогу гражданина республики и власть над землями треверов и эбуронов. Власть эта будет передана по наследству его старшему сыну.

Кингеторикс растерянно уставился на императора: значит, все это не шутка над пленником, не обман простодушного дикаря? Римляне тоже удивленно подняли брови. Перед ними раскрывались новые черты дипломатии Цезаря, не свойственные прежним полководцам. Во-первых, он открыто награждал предателя, что по старым законам римлян считалось недопустимым и бесчестным, а во-вторых, обещал варвару самоуправление на территории завоеванной провинции, хотя такое еще никогда не делалось из-за риска и соображений морали.

– Я на два года освобожу его земли от реквизиций и податей, – говорил Цезарь. – Я передам ему целый обоз с оружием. Принесите сюда мешок золотых монет и вручите отважному Кингеториксу, золото понадобится для успешного выполнения наших общих замыслов. Всем по чаше вина! Выпьем за здоровье нашего друга!

– Но как же моя семья… – прошептал князь.

– Она будет с тобой, как только я получу сведения о твоих успехах. Сейчас женщинам и детям лучше находиться в укрепленном лагере, чем скитаться по дорогам. И знай: если потребует воинская дисциплина, то сдержаннее римлян не найдется людей на свете. Твоя семья в безопасности. Это говорит тебе Цезарь. Поезжай, Кингеторикс. С тобой отправятся пятьсот воинов из союзного племени эдуев, держи их под своей рукой.

Треверский князь поклонился, потом, немного помедлив, поднял руку по-римски, ладонью вперед, и отступил к выходу.

– Пожалуй, этот варвар разобьется в лепешку, чтобы угодить тебе, Гай Юлий, – весело произнес Мамурра.

Цезарь нахмурился и, не отвечая ему, обратился к легату Ацилию:

– Тотчас же послать гонца к Лабиену. Пусть он под усиленной охраной переправит семью Кингеторикса сюда, в Самаробрив.

– Слушаю, император.

Цезарь прошелся по комнате, скрестив руки на груди и о чем-то раздумывая.

– Приход варвара прервал наши очередные дела, – сказал он. – На чем мы остановились?

– Я еще вчера просил наградить двух центурионов за их геройское поведение во время осады лагеря, – напомнил Квинт Аттий.

– Ворена и Пулиона? – уточнил Цезарь.

– У тебя удивительная память, – привычно польстил трибун, зная, что Цезарь бывает очень доволен, когда превозносят это его свойство: память у него действительно была поразительная.

– Я рад иметь в войске таких бойцов, как твои центурионы. За спасение жизни товарища им обоим полагается высшая награда.

– Да, золотой дубовый венок…

– И фалеры[217] за храбрость с изображением Марса и Виктории. Пусть награды вручат перед всем легионом в торжественной обстановке. Остальным – по триста сестерциев из войсковой казны и… Квинт, подари им что-нибудь от себя.

V

К Цезарю подошел врач Сосфен и попросил его принять лекарство, снимающее переутомление. Сосфен опасался, что недавний тяжелый поход и связанные с ним волнения могут вызвать эпилептический припадок. Цезарь и правда выглядел усталым и бледным, хотя держался, как всегда, бодро.

– Что еще? – спросил Цезарь, выпив лекарство.

Цезарь сел в кресло и стал диктовать секретарю письма в Цизальпинскую Галлию и в Рим – проконсулу Гнею Помпею с просьбой срочно произвести новый набор солдат. Следовало восполнить погибшие легионы Сабина и Котты. И припугнуть галлов, доказав им, что воинская сила Рима неиссякаема.

– Захочет ли твой друг Помпей укрепления твоего могущества, Гай Юлий? – с иронией спросил Мамурра. – По слухам, он усиленно любезничает с сенаторами и отменил еженедельно выставляемые по твоей инициативе правительственные акты[218]. Теперь римский народ лишен сообщений о заседаниях сената, о ведении дел в верховном суде, казначействе и прочих магистратурах. Все интриги, хищения и несправедливости удалены от глаз римлян. Лавка закрылась, и политические склоки происходят втихую. Лавка закрылась, и политические склоки происходят втихую. Все это выгодно Помпею, он хочет попытаться не как-нибудь, а с помощью «отцов»-сенаторов, оставаясь праведником, превратиться постепенно в правителя государства. Не так ли?

Цезарь внимательно выслушал Мамурру, но ничего не сказал ему. Тогда заговорил трибун Публий Сульпиций:

– Мне кажется, Мамурра прав. Из Рима приходят неприятные известия. То, что делается в сенате, сберегается в тайне, на Форуме тишина. Зато на улицах ужасный шум: отряды Клодия рубятся с наемниками Милона, почти как мы здесь с галлами. С тех пор, как умерла бедная Юлия, и Помпей перестал быть твоим зятем, Гай Юлий, он не чувствует за собой никаких моральных обязательств. А политические обязательства он давно уже позабыл.

Цезарь сидел, потирая худыми длинными пальцами виски и полузакрыв глаза. Его недуг давал о себе знать: начиналась сильная головная боль. Император с горечью подумал, что лекарства мудрого Сосфена, к несчастью, не всегда ему помогают.