Катынь. Ложь, ставшая историей.

«Тамара Лаппо. Там лес был хороший, туда ходили ягоды собирать, грибы, всё такое. Вдруг стало запретной зоной. Всё загородили, всё. Но мы, дети, всё равно туда лазали, потому что это под проволоку там вечно полно было грибов и ягод. И там этот дом был, этот ихний.

Перед самой войной стали возить. Кого, мы же не знали, поляков или кто там еще был. Но факт тот, что на станцию приходили вагоны, такие вот, знаете, с решетками… И вот мы, дети, собираемся. Кругом стояли метров на сто, не пускачи туда, конечно, но дети всё равно бегали. Взрослые-то боялись, а дети всё равно бегали. И я лично это видела. Трап, с этого вагона. С одной стороны стоит машина крытая для вещей. Вот идет по трапу, какие у него там, что у него в руках есть, бросает туда, а сам садится в другую, в " воронок " — " черный ворон как это у нас называется. Видела сама, что меня поразило, такой вот в черном, в таком, как накидка, может быть это ксёндз или кто это, в черном одеянии, в длинном, свободном [показывает жестами рук, как выглядело одеяние польского священника]. Вот это у меня запечатлелось, я его вот и помню все эти годы.

[монтажный стык в фонограмме]

Тамара Лаппо. Всё, повезли. И разговоры были такие — повезли в сторону Катыни. Что в Катынском лесу будут делать им колхоз.

[монтажный стык в фонограмме]

Тамара Лаппо [обращаясь к М. Кривозерцеву]. Ну, так расскажи, как было.

Михаил Кривозерцев. Я не буду показывать ничего. Что там есть, так пусть и умрет.

Тамара Лаппо. Кого ты боишься?

Михаил Кривозерцев. Я никого не боюсь.

Тамара Лаппо. Ну, так чего ты?

Тамара Лаппо [обращаясь к " пани Ванде «]. Дело в том, что когда Сталин был еще жив, в пятьдесят втором, наверное, году, когда поднялся этот вопрос, к нему, конечно, приезжали все эти наши.

Пани Ванда. И спрашивали?

Тамара Лаппо. И спрашивали. Ну, Вы сами знаете, что значит " спрашивали Спрашивали и говорили так, как надо сказать, а не так, как было. Почему? Потому что надо было же всему миру доказать, что это не Сталин сделал.

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Они есть, работают и сейчас. Ничего не сделаешь им. А полезешь — они тебя быстро уберут.

Тамара Лаппо. Батька, ну ты же знаешь, что вы говорили не то, что знали на самом деле… Ну, батька, тебе же уже мало осталось жить. Ну скажи уж лучше правду…

Тамара Лаппо [обращаясь к «пани Ванде»]. Ванда, понимаете, что его можно понять.

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Меня вызвали в Катынь, в деревню Катынь, понятно, ночью. Да. Ночь провел на этих лживых делах. Ну вот, так что, эх, о-я-я!

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Вот то, что мы говорили, нашего ж там нет ничего.

Тамара Лаппо. Ну, так кто заставил вас так говорить?

Михаил Кривозерцев. А? А никто. Сам этот друг, который вел всё это дело. Ну, так он сам написал, а потом прочитал. Правильно? — Правильно. Всё в порядке? — Распишитесь.

Пани Ванда. Сам написал?

Михаил Кривозерцев. Да, сам написал. Мы не имели право ничего говорить и поправлять следователя, что вот, мол, так и так, надо писать. Девятнадцать человек — это ж не просто. И каждый, как начинал один говорить, так и последний, девятнадцатый, также самое свою речь сказал.

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Ну, это знает точно весь народ, который здесь был, все знают о том, что это сделано всё большевиками. Вот так вот… Ой-ё-ё!

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. И всех порасстрелял, гад. Еще удивительно, как он нас не расстрелял, вот этих свидетелей. Он ошибся, он после, наверное, жалел: " Ошибся, дурак!»

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Всё это дело происходит с очень давних-давних пор. В этом Катынском лесу расстреливали всё время. Тут люди похоронены-то разных мастей. Тут и цыгане, тут и русские, тут и поляки, и латыши. Всё, что хочешь. Хватает всех».