Говорить о том, что дворянская Россия не поддерживала политику правительства, то есть самого царя, это просто несерьезно. Что же касается той части русского общества, мнением которой А. Пушкин дорожил, то более чем нереально, чтобы и оно в большинстве своем не одобряло правительственные меры – разгром восстания. Я пролистал книжку Л. Черейского «Пушкин и его окружение». В ней – две с половиной тысячи фамилий. Даже если исключить сотни случайных знакомых, мнение которых, будем считать, поэту было безразлично, то и после этой процедуры в списке его знакомых останется огромное количество фамилий людей, чьим мнением А. Пушкин не мог не дорожить. И мне трудно себе представить, что в среде титулованного дворянства, высокопоставленных чиновников, гвардейских офицеров, петербургской знати, а именно в их обществе вращался поэт, господствовало какое-то антиправительственное единомыслие.
Но главное в другом. В стихах поэта нет неприязни к полякам. Они, заявляет А. Пушкин,
В первом стихотворении в поэтической форме дана очень точная оценка состояния российско-польских отношений и причин многовекового противостояния двух народов:
И за что вы вообще ненавидите нас, задает вопрос поэт? Не за то ли, что русские освободили Европу от Наполеона
А уж если попробуете прийти к нам еще раз, предупреждает поэт единомышленников французских депутатов, то вам найдется место между «нечуждых гробов», то есть рядом с могилами наполеоновских солдат.
Во втором стихотворении звучит и возмущение поляками. И не мог русский А. Пушкин остаться равнодушным к целям, которые ставили перед восставшими их руководители. В Советском Союзе восстание 1830–1831 годов изображалось как борьба поляков за независимость своей Родины. Конечно, это так и было. Но, видимо, чтобы не омрачать советско-польскую дружбу, никогда не указывалось, в каких пределах полякам виделась возрожденная, независимая Польша. А в тех, в которых она существовала до Андрусовского мира 1667 года. Чтобы не утомлять читателей перечислением территориальных претензий, которые выдвигали руководители восстания, скажу лишь, что Смоленское воеводство, нынешнюю Смоленскую область, Польша признала за Россией лишь по Андрусовскому миру.
Оба стихотворения неоднократно печатались в Советском Союзе. Но это не те стихи, которые люди читают, перечитывают и запоминают. Так что среди читателей «Совершенно секретно» наверняка немногие знали их содержание. А ведь в свете утверждений В. Абаринова о полонофобском смысле стихов и в свете их подлинного смысла четыре строчки, вынесенные этим господином в начало статьи, воспринимаются совершенно по-разному.
Разоблачив антипольские настроения Александра Сергеевича, попутно «лягнув» советских пушкинистов, проявлявших «чудеса казуистики», чтобы замазать тот факт, что «солнце русской поэзии не любит братский народ», пригвоздив затем к позорному столбу за похвалу графа Муравьева еще двух поэтов, составляющих славу русской литературы, – Ф. Тютчева и Н. Некрасова, г-н Абаринов переходит к «освещению» советско-польских отношений. Он пишет, что в Польше отметили юбилей «чуда на Висле» – разгром войск Тухачевского под Варшавой в августе 1920 года. И далее: «Лозунг похода Тухачевского был «Через труп Польши – к мировой революции!» Однако поражение под Варшавой переломило ход войны. Блицкриг не получился. После этой битвы большевистские армии только отступали».
Даже двоечники советских школ увидят, что в каждой строчке г-на Абаринова – ложь. Но значительная часть читателей «Совершенно секретно» – это новое поколение, обработанное неисчислимыми мегабайтами антисоветской клеветы. Оно ничего не знает о третьем походе Антанты, в котором военному нападению Польши на Советское государство отводилась заглавная роль. Панам тогда казалось, что они в нескольких шагах от создания «великой Польши от моря до моря». Крах этих бредовых планов алчных родственничков – это, видимо, результат отступления «большевистских армий». По Абаринову выходит так.