Катынь

Этот разговор еще больше убедил польскую сторону в том, что недостающие пленные живы и что держат их на Крайнем Севере или на Дальнем Востоке, судя по намеку Сталина, что «пленные бежали в Маньчжурию», а затем по словам, что «все освобождены», но «еще не все успели приехать» и, наконец, что он даст «специальные распоряжения исполнительным властям».

После этого разговора в Кремле наступил короткий перерыв в дипломатических демаршах. Польские военные власти предприняли розыски пленных собственными силами и назначили для этой цели уже упоминавшегося майора Юзефа Чапского, освобожденного из лагеря в Грязовце, который, минуя все промежуточные инстанции, направился прямо к генералу Наседкину, начальнику всех концентрационных лагерей (ГУЛаг), а затем к генералам НКВД Бзырову и Райхману (см. Приложение 7). Его миссия кончилась полной неудачей. Никто из советских сановников «не знал», что случилось, что вообще могло случиться с 15 тысячами польских пленных!

Тем временем календарь уже перевалил за Новый год и указывал 1942.

28 января польское правительство в Лондоне еще раз предприняло дипломатический шаг по поводу недостающих пленных. Это была очередная, сорок девятая нота. С советской стороны на нее не последовало ответа.

Итак, ждали.

Ждали в январе, ждали в феврале. Пытались переждать зиму. Все с глазами, устремленными на Крайний Север. Чтобы понять эту идею польских властей, граничившую с ослеплением, почти с маниакальным упорством, с каким все надежды возлагались на полярный круг, нужно отметить, что именно за полярным кругом находилось большинство советских концлагерей, в которых сидели не тысячи, а миллионы заключенных! Эта надежда усиливалась постоянно прибывавшими оттуда, в единичном и групповом порядке, поляками, которые действительно, проезжая через северную тундру и тайгу, где-то по дороге, на этапах, в пересыльных лагерях натыкались в последние месяцы на следы каких-то польских пленных. Однако это была ошибка, так как здесь речь шла не о пленных из Козельска, Осташкова и Старобелька, а о тех, кто был интернирован в прибалтийских государствах, кого советская власть захватила вместе с этими государствами и сослала на север в каторжные трудовые лагеря. В суматохе войны, путанице дат и человеческих судеб легко было допустить подобную ошибку. Потом думали, что когда тронется лед… Но лед там трогается очень поздно.

Не ожидая ледохода и пока еще снег толстым слоем покрывал Россию, 18 марта 1942 года генерал Андерс в сопровождении своего начальника штаба, полковника Окулицко-го, опять просит аудиенцию у всемогущего. Сталин принял их в Кремле в присутствии Молотова.

Андерс описывает положение польской армии, формирующейся в СССР, и говорит:

— Нам по-прежнему не хватает офицеров. До сих пор нет офицеров из Козельска, Старобельска и Осташкова. Они все-таки должны быть где-то у вас. Мы собрали дополнительные сведения, — он вручает два списка, которые Молотов берет у него из рук. — Куда же они могли деваться? У нас есть следы их пребывания на Колыме.

Сталин, с папиросой во рту, марая бумагу, отвечает:

— Я уже отдал приказ их освободить. Говорят даже, что они на Земле Франца-Иосифа, а там ведь никого нет. Не знаю, где они. Да и зачем нам их держать? Может быть, они в лагерях на территории, занятой немцами, может, разбежались…

— Это исключено, об этом мы знали бы, — вставил полковник Окулицкий.

— Мы задержали только тех поляков, которые состоят на службе у немцев, — сухо ответил Сталин и переменил тему разговора.

«На территории занятой немцами?» «Разбежались?» Откуда они могли разбежаться? В какой местности, из какого лагеря? Когда они могли оказаться на этой территории?..

И вот тут, после восьми месяцев напрасных поисков, после сорока девяти дипломатических нот, после неисчислимых совещаний, стараний, хлопот, просьб, на которые был лишь один ответ «не знаем» или «мы их отдали еще в 1940 году», — Сталин произносит пока еще малопонятную фразу. Просто так, невзначай, пуская папиросный дым и отрывая глаза от бессмысленного листка бумаги, на котором он рисовал на этот раз какого-то фантастического быка… Пришла ему эта мысль в голову неожиданно или была обдумана раньше? Или это был пробный шар, который годом позже станет основой официальной советской версии? Или решительный поворот советской политики в этом щекотливом деле, созданном настойчивостью польской стороны? Вряд ли это был такой поворот, ибо в дальнейших переговорах и официальных ответах советская сторона пока не вернется к этому заявлению и отнюдь не воспользуется словами, брошенными Сталиным сквозь папиросный дым.

Совсем наоборот. 19 мая 1942 года польское правительство вручило еще один меморандум о затерявшихся польских пленных и еще одну ноту — 13 июня того же года (см. Приложение 8), НКВД сделал в ответном меморандуме от 10 июля 1942 года следующее заявление: