Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

18 сентября по предложению Риббентропа было принято совместное германо-советское коммюнике, определившее целью акции «восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования»^{25}. Оно было опубликовано 20 сентября, в обстановке проявления обеспокоенности мирового общественного мнения по поводу советских намерений в отношении Польши, советско-германского взаимодействия и раздела территорий между Германией и СССР, будущности их населения. Определенная конструктивность тональности коммюнике, а также перенесение разделительной линии на контуры намеченной в былые времена линии Керзона авторства политиков Запада оказались весьма результативным, тщательно продуманным ходом, фактором, сдерживавшим давление на СССР. Советский Союз как бы и не покушался на чисто польские этнические территории, что, как заметил Риббентроп, в глазах мирового общественного мнения освобождало Россию от польского вопроса. А тем временем эффективное взаимодействие в деле ликвидации польской армии, лишения ее возможности продолжать широкомасштабное сопротивление гитлеровской армии позволяло, согласно заявке Риббентропа, освободить последнюю «от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы».

В приказах наркома обороны, командующих фронтами, боевых приказах штабов, а также аналитических документах военных историков из различных советских ведомств боевые действия в «польскую кампанию» именовались «польско-советской войной 1939 года», говорилось о «ходе войны», в которой противник нес потери «убитыми, ранеными и пленными», а разрозненные подразделения польской армии и «мелкие банды» быстро ликвидировались, моторизованные части «уничтожали по пути отдельные очаги сопротивления...»^{26}.

В этом деле взаимодействие с немецкими частями в соответствии с секретной договоренностью осуществлялось весьма четко. В частности, в «Военно-историческом описании боевых действий 10-й армии в польскую кампанию» подчеркивалось, что в случаях обращения немецкого командования к командованию частей Красной Армии за помощью в «уничтожении польских банд» выделялись «необходимые силы»^{27} для прикрытия отхода немецких частей.

Из оперативных сводок Генштаба РККА, которые публиковались с 17 по 27 сентября 1939 г., только первая содержала фразу о восторженной встрече советских частей населением. В последующих этого, вмонтированного и в первые кинохроники, сюжета почти не было. Его заменили полосы журналистских репортажей о достигнутых рубежах, занятых городах со средним темпом марша 30—40 км в день, о количестве захваченных пленных.

Приказ Ворошилова от 7 ноября 1939 г. гласил, в частности: «Польское государство, правители которого всегда проявляли так много заносчивости и бахвальства, при первом же серьезном военном столкновении разлетелось как старая и сгнившая телега. За какие-нибудь 15 дней войны с Германией панская Польша как государство перестала существовать», «стремительным натиском части Красной Армии разгромили польские войска...»^{28} Термин «освободительный поход» возобладал позже — как идеологическое прикрытие в решениях Верховного Совета СССР 1—2 ноября и последующих решениях Верховных Советов УССР и БССР.

Вновь торжествовала «революционная целесообразность».

В соответствии с укоренившейся идеологемой истребления «классового врага» стало действовать и само командование. Согласно опубликованным двенадцати решениям Военсовета Киевского специального военного округа с грифом «совершенно секретно», военный трибунал приговорил к расстрелу несколько десятков полицейских и тюремщиков^{29}. Вскоре «революционное возмездие» стало настигать и пленных, расстреливаемых за само оказание сопротивления.

Рисунок боевых действий был весьма нечетким: после противостояния на границе и отступления корпуса охраны пограничья советские части в северо-восточной части страны не имели перед собой подразделений, способных продолжить борьбу. Большинство городов и поселков было сдано без боя. В центре и на юге отдельные сражения, стычки и перестрелки были более частым явлением. Отступления чередовались с боями то с германскими, то с советскими частями, попытками проскользнуть между ними, выйти за пределы страны в Румынию и Венгрию, Литву и Латвию, от безвыходности распустить рядовой состав и демобилизовать подразделения.

Попавшие в плен в локальных боях небольшие группы полностью зависели от усмотрения любого командира, от его «классового» рвения, и у них было не так много шансов остаться на свободе и выжить, как, впрочем, у учителей и других попавших в проскрипционные списки нескольких тысяч представителей чуть более состоятельных кругов, в том числе интеллигенции (преимущественно поляков), «кулаков» и др.