Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Военная прокуратура пыталась развернуть в частях борьбу с проявлениями насилий, убийствами, массовым мародерством, наказывая десятки тюремным заключением и даже расстрелом. Однако это оказалось неэффективным, поскольку командование не придавало приговорам должного резонанса. Военный трибунал 6-й армии поступал жестко при поддержке Военсовета, и была предпринята попытка обуздать и его неправовые действия. Вскоре правовая проблема была разрешена весьма просто: Ворошилов и Шапошников ограничили инициативу военных прокуроров, посчитав достаточным принятие административных мер в отношении провинившихся^{48}.

3 октября Политбюро ЦК ВКП(б) приняло касавшееся как польских военнослужащих, так и вообще лиц, арестованных в занятых областях (в том числе из состава Красной Армии), постановление «О порядке утверждения приговоров военных трибуналов в Западной Украине и Западной Белоруссии». Военные советы фронтов получили право утверждать приговоры трибуналов к высшей мере наказания «по контрреволюционным преступлениям гражданских лиц Западной Украины и Западной Белоруссии и военнослужащих бывшей польской армии»^{49}. Все же правосудие не было полностью обойдено: до окончания военных действий приговоры выносил и Верховный суд, с утверждением Комиссией Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. Десятки польских военнослужащих получили смертные приговоры и по этой линии.

Однако следует помнить, что польские граждане не подлежали юрисдикции Советского Союза и могли быть судимы на основе польского законодательства. Между тем сталинское руководство считало возможным распоряжаться их жизнями как вне всякого права, так и с некоторым соблюдением видимости правопорядка в стиле «революционной законности». Оно считало, что для этого достаточно договоренностей с Гитлером.

Сопровождая совместную публикацию документов советских спецслужб о тех событиях своими введениями, президенты Л. Кучма и А. Квасьневский в духе совместной декларации «К согласию и единству» от мая 1997 г. оценили прежнюю политику негативно. А. Квасьневский указал на навязанные полякам и украинцам решения, которые «принесли бездну несчастий, боли и страданий, прежде всего напрасно пролитой крови». Он призвал преодолеть недомолвки и ложь об общей истории. Л. Кучма ориентировал на освобождение от груза прошлого и стереотипов, ведших к братоубийственной борьбе, резко осуждал «сговор двух диктаторов», «плановые массовые репрессии против польских граждан» и примененную к ним после «инкорпорации Западной Украины» «коллективную ответственность»^{50}. Оба президента настаивали на создании атмосферы открытости в изучении сложных проблем общего прошлого двух народов.

Периодически проводя совместные обсуждения, ученые пришли к выводу, что Западная Украина и Западная Белоруссия в сентябре 1939 г. были объектами манипулирования великих соседей. Одной из задач этих манипуляций было создание нестабильности в Польше и обеспечение ее раздела. После 17 сентября ведшие себя лояльно в отношении Польского государства и армии украинцы дали вовлечь себя в жестокое, вплоть до физического истребления, выдавливание и ликвидацию не только элит, но всего польского населения, при том что часть ОУН-мельниковцев, в отличие от ОУН-бендеровцев, выступала против этнических чисток. Обсуждая подходы к проблеме, ученые дружно пришли к заключению, что не следует искать инициаторов конфликтов среди обычных людей. Виноваты политические лидеры, и в первую очередь руководство СССР и Германии. Такое освещение получила проблема советско-польских и советско-украинских отношений. К аналогичным выводам привело и белорусско-польское научное сотрудничество^{51}.

Обратимся к истории. Проблема окончательного согласования деталей будущего Польши, недостаточно четко прописанная в пакте и додуманная до логического завершения Гитлером, который до последнего сигнала войскам не оставлял идеи возможного создания протектората в качестве предполья на будущее, в сентябре оказалась в центре постоянного внимания лидеров СССР и Германии. Она стала ключевой.

17 сентября в заявлении Молотова было громогласно повторено содержавшееся в ноте польскому правительству утверждение, что якобы польское государство перестало существовать. Гитлер 19-го заявил в Данциге (Гданьске), что «окончательная форма государственности» зависит в первую очередь от Германии и России. «Совершенно очевидно, — говорил он, — что Польша в том виде, в котором она возникла по Версальскому договору, никогда уже больше не воскреснет. Это гарантирует также Россия»^{52}.