Кавалер багряного ордена

— Династия, любезный Николай Павлович, подразумевает существование между людьми кровнородственных уз. Святость коих признает даже ваша власть. Отказавшись от дворянских привилегий, вы ведь, тем не менее, признаете значимость пролетарского происхождения. По сути, это лишь смена основания классификации, а не отказ от самого принципа. В упомянутом же вами конгломерате личности кровным родством никак не связаны и семьей по Божьему промыслу не являются… Фон Штерн — ученый одиозный. В своей гордыне забывший о всякой мере! Кто еще, кроме нашей Церкви, мог дать достойную оценку его находкам? Ведь я сам лично благословлял его экспедицию еще тогда, в 1894-м, и следующую, которая направлялась уже не в Китай, а в Монголию. Он клялся действовать от лица Православной Церкви и Государя. Ведь экспедиции снаряжались на средства казны и Синода… И что же в результате? Его отказ передать находки — имевшие, уж поверьте мне на слово, совершенно узкоконфессиональный, а не научный интерес — Синоду, многочисленные попытки обнародовать информацию, того не заслуживающую и могущую смутить неустойчивые в вере умы… А все от гордыни. Все беды от гордыни, Николай Павлович. Безусловно, государственное финансирование экспедиционной работы прекратили. Но фон Штерн, человек упрямый, — упрямство та же гордыня! — стал искать альтернативные источники средств — да он и тогда, видимо, уже не в себе был. Ведь не мальчик! Солидный, именитый ученый, а стал собирать легенды и карты различных сокровищниц, несколько раз даже втягивал недальновидных авантюристов в свои прожекты и многократно отправлялся на поиски сих кладов! Увы, не располагаю знанием о том, преуспел ли он в этой своей затее. Но вернусь к кровным связям. В своей мудрости Господь не дал ему с супругой наследников. Но фон Штерн непременно хотел, чтобы его научные начинания были продолжены, причем просто ученикам передать свое, как он считал, бесценное знание он не желал. И вот после смерти своей супруги — если мне не изменяет память, скончалась она от чахотки — Александр Августович усыновил весьма даровитого сироту, Диму Деева. Но и тут Промысел Божий встал на пути его греховной гордыни. Отрок грезил только о военной карьере и, хотя и был слаб здоровьем, мечту свою все же воплотил. Так что Дмитрий Алексеевич в той же малой мере собственно сын фон Штерна, как Баев… внук, — Феофан сухо и иронично рассмеялся.

Прошкин едва рот не открыл от недоумения, пока слушал этот назидательный спич, а когда все-таки открыл рот, то только для того, чтобы подытожить:

— Выходит, фон Штерн усыновил Деева, а потом Деев усыновил Баева? Действительно, довольно странная семейка получается…

— Да не слишком странная, если принять во внимание традиции вольных… традиции некоторой части так называемой свободомыслящей интеллигенции предреволюционной поры, — Феофан проглотил часть предложения, искусственно закашлялся, снова хлебнул вина и продолжал: — Ведь в бытовом отношении отрок десяти лет не требует тех хлопот, что младенец, будь то усыновленный или собственный, и амбиции родительские удовлетворить способен куда скорее. Я не оспариваю такого выбора: как человек, принявший добровольно монашество, я не вправе давать советы в отношении, как теперь принято говорить, семейного строительства. Дмитрий Алексеевич был многогранно талантлив, да и в высокой образованности и учтивости Александра Дмитриевича я имел возможность убедиться лично…

— А чем так сильно болел комдив Деев… ну, Дмитрий Алексеевич? Вы, отец Феофан, упомянули, что он был слаб здоровьем, вот и скончался в довольно молодом возрасте — после длительной болезни…

— Хворал: слабые имел легкие, маялся от плевритов, в одной из экспедиций на Восток подхватил болезнь Боткина… Говорили, вовсе не жилец, даже соборовать его пришлось, но после еще одной экспедиции, куда-то к Памиру, видимо от тамошнего целебного горного климата, несколько окреп… Я, смею напомнить, Николай Павлович, не доктор! Откуда мне знать наверняка? — Феофан как-то раздраженно подлил себе вина и снова воззрился сквозь очки на фотографии. — Сколь много удивляет меня нынешняя власть! Это что же теперь — веяния такие или, современно говоря, уклон, чтобы считать вольных каменщиков — пролетариями? Или, может, их трактуют как прародителей борьбы за дело освобождения пролетариата — собственно «лишенных воли каменщиков»? Забавно: не объявили ли еще Христиана Розенкрейцера[11] первым марксистом? И как называется такой, с позволения сказать, орден? Орден революционного мастерка и красной подвязки? Смех вызывало бы, не будь так безнравственно! Повсеместно — люциферовы пятиконечные звезды и головы без тулова, как во времена кровавого венгерского князя Влада, когда было принято выставлять для всенародного обозрения на шестах головы казненных. Сатанисты с древних времен поклоняются подобной голове! Святыни попраны, пучина шабаша поглощает и Третий Рим. А четвертому не бывать, ибо обновленцы не православные!