Кавалер багряного ордена

— Вот что, народные сыщики. Прекращайте эту эзотерику и займитесь нормальными оперативно-розыскными мероприятиями! Очевидно, что неустановленный гражданин проходил в здание по разовым пропускам, скорее всего порученным с использованием различных паспортов, а проживал у покойного фон Штерна. Чтобы установить его личность, Александр Дмитриевич, к пример;, прекратит попусту растрачивать свой художественный дар на всякие там шаржи и набросает портрет этого, э-э-э, ну будем для удобства идентификации называть его Генрихом, а ты, Николай Павлович, показал бы изображение нашим дежурным сотрудникам… — Корнев снова взял аккуратно сколотую пачку купюр и, поморщившись, продолжал: — Вообще, поощрять частнособственнические инстинкты малосознательных граждан, когда в мире такая сложная обстановка, недопустимо! Зачем вообще нужно снимать этот флигель у Дежкиной? Можно ведь рационально использовать собственные ресурсы. Субботский — твой, Николай, давнишний приятель, вот и возьми его к себе на постой. А Борменталя куда нам определить… — Корнев изобразил на лице задумчивость, хотя ответ на этот вопрос был очевиден даже не имевшему сколько-нибудь серьезного академического образования Прошкину. — Будет разумно, если Александр Дмитриевич — конечно, в добровольном порядке — тоже гостеприимство проявит!

— У меня всего одна комната и одна кровать, как я могу проявлять хоть какое-то гостеприимство? — пытался протестовать деморализованный неожиданной информацией Баев и тут же продолжил, уже более громко и уверенно: — Может, вы мне еще и спать с ним валетом прикажете? Как я могу позволить совершенно постороннему человеку жить в моей квартире?

— Александр Дмитриевич! — урезонил Сашу Корнев. — Квартира не ваша, а предоставлена вам во временное пользование, в качестве служебного жилья, Министерством Государственной Безопасности, по большому счету — Советским Государством, и оно будет решать, кому, с кем и как в ней жить! Конечно, — тут Корнев порылся в бумагах на столе и извлек пухленький томик Гражданского кодекса РСФСР, отыскал нужную статью, отчеркнул ногтем и протянул Баеву, — вы можете воспользоваться своими гражданскими правами как наследник и вступить во владение домостроением, принадлежавшим ранее фон Штерну. Он завещания или иного волеизъявления в отношении имущества не оставил. А вы хоть и не кровный его родственник, но вполне можете выступать как законный наследник. Так что — оформляйте бумаги, переезжайте в усадьбу и живите там, с кем считаете нужным!

— Это совершенно неприемлемо! — Баев решительно встал, громко задвинул стул и отчеканил: — Я буду жаловаться!

Корнев сделал приглашающий жест рукой:

— Ваше право. Приемная Михал Иваныча Калинина работает с восьми часов утра…

Баев по-парадному развернулся на каблуках и вышел.

Корнев снова изможденно отер вспотевший лоб, извлек из сейфа темный пузырек с сердечными каплями и принялся капать в стакан, бормоча себе под нос:

— Вот змей! Гипноза он испугался! Отравят его, видите ли! Жаловаться он будет! Да кто тебе запрещает — иди, жалуйся! — и тут же тяжело вздохнул: — Хоть бы война скорее началась да не до этого стало…

Корнев долил капли водой, понюхал смесь и с отвращением отодвинул стакан, расстегнул ворот и мечтательно сказал:

— Пивка б сейчас…

Прошкин решил способствовать тому, чтобы мечта руководителя стала реальностью, но в дверях кабинета столкнулся с Вяткиным. Вид у Вяткина был виноватый, и он, не поднимая глаз, через плечо Прошкина пробубнил:

— Владимир Митрофанович, прикажете засыпать… ну, яму около стенки на заднем дворе? Там товарищ Баев ее рулеткой меряет…

— Вяткин, вот в Древнем Риме один и тот же человек никогда не расстраивал начальство дважды! Знаешь почему? — строго поинтересовался Корнев. — Так я тебе расскажу, как в Древнем Риме поступали с гонцом, который принес плохую новость!

Вяткин испарился, не дожидаясь исторического экскурса, а Корнев, тяжело вздыхая, обратился к Прошкину:

— Ох, ну прямо наказание какое-то… А ну как на самом деле отравят змея этого или, того хуже, пристрелят, да еще из табельного оружия, с нас ведь спросят! Да так, что трибунал за радость покажется!

— Не дай Бог, — шепотом согласился Прошкин.

Идеологически вредное замечание было настолько уместным, что Корнев даже не стал поправлять Прошкина, а только махнул ему рукой, направляясь к двери кабинета:

— Пойдем мириться, а то и правда кляузу настрочит, с такого станется…

13