Кавалер Красного замка

Цветы тем более приятные для глаз, что лето было уже на исходе, наполняли ароматом маленькую столовую, чрезвычайно опрятную, за стол которой, накрытый без роскоши, но изящно, только что сели Женевьева и Морис.

Дверь была заперта, потому что на столе было все нужное. Собеседники, вполне естественно, хотели обслуживать себя сами.

В смежной комнате копошился усердный слуга. Теплота и жизнь последних прекрасных дней входили в комнату сквозь ставни, и листья роз, ласкаемые солнцем, блестели, как золото и изумруды.

Женевьева выронила из кончиков пальцев на тарелку золотистый плод, и, задумчивая, улыбаясь только губами, между тем как большие глаза ее были подернуты какой-то меланхолией, оставалась молчаливой, утомленной, хотя оживала от солнца любви, как эти прекрасные цветы оживали под небесным солнцем.

Вскоре глаза ее обратились на Мориса и встретились с его глазами: он также смотрел на нее и мечтал.

Потом она положила нежную и белую руку на плечо молодого человека, вздрогнувшего при этом движении, и доверчиво оперлась головой о его плечо.

Женевьева смотрела на Мориса, не говоря не слова, и краснела, глядя на него.

Так сидели они, усыпленные счастьем, к которому еще не привыкли…

Пронзительный звук колокольчика вывел их из дремоты и заставил вздрогнуть.

Они отодвинулись друг от друга.

Слуга вошел в комнату и таинственно затворил дверь.

— Гражданин Лорен, — доложил он.

— А, это мой милый Лорен, — сказал Морис. — Я выпровожу его. Извините, Женевьева.

Женевьева остановила Мориса.

— Как, вы не хотите, Морис, принять вашего друга, друга, который утешал вас и поддерживал, помогал вам?.. Нет, я хочу, чтобы такого друга вы не изгоняли ни из вашего дома, ни из вашего сердца; пусть войдет он, Морис, пусть войдет.

— Как, вы позволяете?.. — спросил Морис.

— Я этого хочу, — сказала Женевьева.

— О, вы находите недостаточным, что я вас люблю, — вскричал Морис, восхищенный такой деликатностью, — вы хотите, чтобы я обожал вас!

Женевьева наклонила покрасневший лоб к молодому человеку. Морис отпер дверь, и вошел Лорен, красавец красавцем в своем полущегольском наряде. Увидев Женевьеву, он выказал удивление, за которым, однако же, тотчас последовал почтительный поклон.

— Подойди сюда, Лорен, подойди! — сказал Морис. — Видишь эту даму?.. Теперь ты свержен с престола моего сердца, Лорен; теперь есть существо, которое я предпочитаю тебе. Я отдал бы жизнь за тебя; за нее, Лорен, — ты уже знаешь, — за нее отдал я свою честь.

— Я постараюсь, сударыня, — сказала Лорен с серьезным видом, который обнаруживал в нем глубокое волнение. — Я постараюсь больше, нежели вы, любить Мориса, чтобы он вовсе не перестал любить меня.

— Садитесь, милостивый государь, — улыбаясь, сказала Женевьева.

— Да, сядь, — сказал Морис, который, сжав правой рукой руку друга, а левой своей возлюбленной, был преисполнен счастья, какого только может желать человек на земле.

— Значит, ты уже не хочешь умирать, не хочешь, чтобы тебя убили?

— Что вы говорите? — спросила Женевьева.

— Боже мой! Какое же непостоянное существо человек! — сказал Лорен. — И как правы философы, которые презирают его за ветреность! Вот вам живой пример, сударыня. Поверите ли вы, что этот человек не далее как вчера вечером хотел броситься в огонь, в воду, уверял, что для него невозможно счастье в мире, а сегодня утром — весел, улыбается, ожил, блаженствует перед вкусным завтраком! Правда, он не ест, но это еще не доказывает, что он несчастлив.

— Как, и он хотел сделать все, что вы сказали? — спросила Женевьева.

— Решительно все и еще кое-что другое; расскажу после, а теперь ужасно проголодался… И опять-таки виноват Морис: заставил меня вчера вечером обегать весь квартал Сен-Жак… Позвольте же начать завтрак, до которого вы не дотрагивались ни одна, ни другой.

— И то правда! — вскричал Морис с детской веселостью. — Позавтракаем; я не ел, да и вы тоже, Женевьева.

При этом имени он взглянул на Лорена, но Лорен даже не повел бровью.

— О, да ты угадал, кто она? — спросил Морис.

— Еще бы, — отвечал Лорен, отрезая кусок розового окорока с белой каемкой.

— Я тоже голодна, — сказала Женевьева, подставляя тарелку.

— Лорен, — сказал Морис, — вчера я был болен.

— Больше нежели болен: просто сошел с ума.

— А сегодня утром, знаешь ли, мне кажется, что болен ты.

— Это почему?

— Да ты не сказал еще ни одного стиха.

— Об этом именно я и думал сию минуту, — отвечал Лорен. — Впрочем, нам надо потолковать о вещах не очень-то веселых.

— Что еще? — с беспокойством спросил Морис.

— А то, что завтра я дежурю в Консьержери.

— В Консьержери, — сказала Женевьева, — у королевы?

— Кажется, да.

Женевьева побледнела; Морис приподнял брови и сделал знак Лорену.

Лорен отрезал еще ломоть окорока, вдвое толще прежнего.

Королева действительно была отведена в Консьержери, куда мы и последуем за нею.

XXXIV. Консьержери

На углу моста Шанж и набережной Флер возвышаются остатки старинного дворца святого Людовика, который назывался по-прежнему дворцом, как Рим назывался городом, и до сих пор носит это громкое имя, хотя в стенах его живут только писцы да судьи.