В пять — шесть часов устраивали перерыв: децимвиры шли обедать. Некоторые, семейные, обедали дома, большинство же столовалось в соседнем кафе, платя в среднем по 8 су за брата.
Через час-полтора заседание возобновлялось. Возвращались уходившие в Конвент, приходили за распоряжениями министры, появлялись вызванные накануне эксперты; повсюду сновали курьеры. Вечернее заседание длилось до часу ночи, а иногда и дольше. Иной раз утомленные сверх предела децимвиры теряли выдержку, и тогда — обычно это бывало за полночь — атмосфера накалялась. В этом случае ловкий Барер спешил остроумной репликой или веселым каламбуром вызвать смех и рассеять напряженность.
Так почти без передышки просиживая 15–18 часов в сутки и разбирая ежедневно до шестисот дел, они имели грошовый оклад, расстроенные нервы и удовлетворение праведников, истязающих себя во имя идеи.
В начале октября Сен-Жюст почти не появлялся в своей гостинице: он дневал и ночевал в Комитете, готовя но поручению коллег большой политический доклад.
К концу сентября положение республики продолжало оставаться тяжелым. Правда, меры, проведенные Сен-Жюстом на Северном фронте, приостановили наступление Кобурга и герцога Йоркского, а Карно начал успешно закреплять первые достижения новой военной стратегии Комитета. Мятеж в Кальвадосе был подавлен еще в конце лета, тогда же республиканские войска вступили в Авиньон и Марсель, 18 сентября ими был взят Бордо. Но Лион, главный центр роялистско-жирондистского мятежа, все еще продолжал сопротивляться Конвенту, а Тулон в конце августа был сдан роялистами англичанам. Именно известие о падении Тулона и вызвало взрыв ярости парижских санкюлотов 4–5 сентября.
Результаты сказались быстро.
Уже 5 сентября Конвент издал декреты о чистке революционных комитетов[19]
с целью изгнания умеренных, об аресте подозрительных и о создании Революционной армии.13 сентября был обновлен состав Комитета общей безопасности, высшего органа надзора: дантонисты и умеренные были исключены, их заменили левые, среди них два человека, близкие Робеспьеру, — Филипп Леба и художник Давид. В тот же день Конвент постановил, что ответственным за списки всех комитетов будет Комитет общественного спасения.
17 сентября Конвент вотировал «закон о подозрительных», который расширял и уточнял постановление 5 сентября. В число подозрительных попадали родственники эмигрантов, чиновники, уволенные с работы, спекулянты и скупщики, а также все те, кто «своим поведением, связями, речами или писаниями показал себя приверженцем тирании и врагом свободы».
Одновременно декретировались экономические меры, предложенные санкюлотами. 11 сентября был введен максимум цен на зерно и муку, а 29 сентября Конвент принял закон о всеобщем максимуме. Этот закон вводил таксацию цен на все предметы первой необходимости и одновременно устанавливал ставки поденной заработной платы.
Сгруппировав эти факты, Сен-Жюст обнаружил, что им присуща глубокая внутренняя последовательность. Здесь все развивалось по цепочке, и каждое звено вызывало к жизни следующее, постепенно ломая устоявшиеся представления и явочным порядком создавая новые категории и институты, а соответственно и новые понятия.
Сен-Жюст, как и его друг Максимильен Робеспьер, был верным учеником Руссо. В духе Руссо трактовал он и проблему народного суверенитета. В духе Руссо составлены и его проект конституции, и его выступления в апреле — мае. Будучи сторонником свободы в широком смысле слова, Сен-Жюст, впрочем, уже в те дни начал понимать необходимость некоторых ограничений пределов частной собственности, слишком бурно развивающейся в ущерб санкюлотам. Однако лишь события осени 1793 года заставили его пересмотреть свои взгляды и прийти к новым выводам.
Цепь причин и следствий в его представлении раскручивалась так.
В центре стояла проблема обороны республики от внешнего и внутреннего врага, без решения которой дело революции было обречено на неминуемую гибель.
Для того чтобы решить эту задачу, нужна была армия, новая, народная армия. Сен-Жюст сделал все от него зависящее для создания подобной армии.
Армия создана, но ведь ее надо кормить, иначе она окажется бессильной. А как можно накормить сотни тысяч ртов, если богатый фермер, тот самый «буржуа», ради благополучия которого начиналась революция, припрятывает зерно и не желает его продавать или продает по спекулятивным ценам?
Чтобы покончить с этим — и здесь он, Сен-Жюст, также был пионером, — ввели реквизиции, заставляющие крупного фермера сдавать часть зерна по твердым ценам.
Однако стало ясно, что даже под угрозой штрафа богач сдавать зерно не станет, ибо ему выгоднее заплатить штраф, чем дешево отдать свой хлеб — предмет выгодной спекуляции.
Оставалось лишь одно: применить силу.
Но совместимы ли конституционные свободы с применением силы?