Кавалер умученных Жизелей (сборник)

Вера Гордиенко прилетела в среду утром. Заехала к родственникам – забросить вещи, передохнуть – днем предстояли похороны Поленова. Наверное, Анастасии кто-то помогал – дали информацию в Союз художников, повесили портрет Никиты в траурной рамке в здании мастерских, с уведомлением о часе и месте прощания.

Провожающих собралось немало. Знали Поленова многие, а обстоятельства его смерти породили не только сострадание, но и особый интерес, и любопытство. Вдову опекали двое: безусловно, родственник, – так явственно объединяли Анастасию и спутника фамильные черты, и угрюмая женщина в туго повязанном черном платке. Гущин с удивлением рассматривал Анастасию, и не узнавал ее. Прежние представления о ее возрасте были отвергнуты. Он встречался с Анастасией измученной, неухоженной, почти старухой. Сегодня соболезнования принимала безупречно одетая сухощавая дама не старше сорока. Волосы были аккуратно прибраны. Лицо одухотворял взгляд лихорадочно блестевших воспаленных глаз, которым она с угрюмой гордостью оглядывала собравшихся.

Анастасия стояла в головах гроба, свита за ней, как часовые. И вдруг взгляд вдовы замер на дверях в траурный зал. И Гущину показалось, что в нем добавилась удовлетворенность полнотою скорбного торжества. В зал вошли Вера Гордиенко и Татьяна Дорофеева с цветами. Вдова не шелохнулась, когда вновь пришедшие приблизились к гробу. Татьяна исполнила долг, но задержалась чуть позади Веры, застывшей с цветами, прижатыми к груди.

Гордиенко вела беседу с ушедшим другом. Она здоровалась, и прощалась. Просила прощения, что с трудом читает знакомый и, некогда, любимый образ в промежуточном перед тленом обличии. И просила прощения, что так далеко ушла от прежней Веры. И, наконец, бережно разложила розы – последние знаки внимания. Женщины отошли к стене. Появился священник. Служба началась и закончилась. Следовала кремация.

Ритуал завершался под грустные, страстные и торжественные звуки Томазо Альбинони. Вера, провожая глазами исчезающий гроб, горестно напутствовала: «Спи с миром».

Спутники Анастасии заранее переместились к дверям и, на выходе, просили всех пройти к автобусам: «Тут не далеко. Просим помянуть Никиту Михайловича». Анастасия, сразу после прощания, подошла к Вере. Взяла ее под локоть, сказала: «Вот и проводили. По человечески. Будут поминки. Ведь мы его любили». Вера двинулась к автобусу с ней рядом. Татьяна следом.

Поминки, скорее, походили на юбилейный банкет. Все соответствовало тому, «как Никита любил» – прекрасная сервировка, многочисленный безмолвный обслуживающий персонал. Необходимые по ритуалу блюда были добавлением к обилию икры, всяческих рыб, разносолов.

И народ одушевился. Все стремились сказать о покойном добрые слова. Одна дама заплакала навзрыд от собственного красноречия.

Вера сидела с Анастасией рядом и не тяготилась молчанием. Анастасия торжественно замкнулась, и Вере не нужно было попусту раскрываться или, хотя бы, поддерживать разговор. Она провожала Никиту, и была благодарна Насте, что она так торжественно обставила таинство ухода Поленова.

Гущин смотрел на вдову, на Веру, и поневоле слушал, «какой Никита был замечательный», пока не вышло время – поминки в ресторане были регламентированы. Гости, двигаясь цепочкой, прощались с Анастасией, повторяли слова соболезнования. Вера поцеловала Настю, и они, с Дорофеевой, уехали. Виктор Васильевич подошел последним.

– Ну, вот и все, – выдохнула Анастасия. Торжество в глазах погасло, и исчезла поражавшая весь день одержимость происходящим. – Спасибо вам, добрый Виктор Васильевич. Спасибо, что подождали. Теперь я готова.

Гущин пропустил даму вперед, и они направились к служебной милицейской машине. Когда тронулись, Поленова передала следователю сумку:

– Тут все деньги, я только истратила на похороны и поминки. Если нужно вернуть, вы поможете мне связаться с Верой, она отдаст. – И никаких спектаклей, недоумений, сопротивлений.

Только чувство исполненного долга.

В кабинете, напротив Гущина, Анастасия выглядела спокойной, уставшей и удовлетворенной. Прежде она смотрелась держащей оборону воительницей среди врагов. Крепость не пала, но защищать в ней больше было некого. И она, как будто, смеялась, так как не осталось ничего.

– Я не ожидала, что вы дадите мне похоронить. Вы же все поняли. А уж когда у меня отпечатки пальцев взяли. – Поленова не поднимала глаз, как будто рассматривала мысли, готовые быть выраженными вслух. – И словами не скажешь, как я вам благодарна.

– Ну, тут ведь велось следствие. И не сразу появилась уверенность, что именно вы, – Гущин встретился с Анастасией глазами, и не стал даже дожевывать конец фразы.

– Может быть, Никита и умер из-за того, что последний укол сделала я. Но убивать его я не хотела. Не знаю, мог ли он жить? Он тогда даже уколоть себя сам не мог.

И Поленова, сбивчиво, с повторами, воссоздала картину последних дней.