Кавалер умученных Жизелей (сборник)

«Борис Альцшулер не был в Вильнюсе два года, с тех пор, как умерла Агнешка», и далее, до слов: «Его теперь никто не мучил – он потерял сознание» – отрывок существует в тексте (смотрите выше).

Но Порываев всё внимательно прочел, естественно, что с самого начала. Вот что записано у Катерины дальше:

«Тем летом братья изувечили парнишку, не удержав на злополучной крыше. Удар был сокрушительно жесток, и повредились половые железы. А хуже, чем физическая травма – у мальчика случился нервный срыв. В двенадцать лет – какие нервы у ребенка? С душою тонкой и настроенной к искусству?

Он долго тогда в клинике лечился, там, в Вильнюсе, под боком тети Инги. Туманные прогнозы терапевтов неутешительно готовили к проблемам – мужские функции стояли под вопросом, а, если быть точней – под знаком минус. Как следствие жестокого падения явилась «эректильная дисфункция с посттравматической частичной атрофией», что уж скрывать – «репродуктивных органов». Все, важное для будущего мужа, разбито при падении с козырька. А главная и страшная проблема – ребенок плачет и не хочет больше жить.

Ах, эта тетушка, великая Ингиба!

Она работала в различных направлениях, и ряд из гормональных препаратов, принесший ей всемирную известность, был – все к тому вело – не за горами.

Но все ж, сначала, сделали лекарство с эффектом, корректирующим память. Тот психотропный Ингин препарат по формуле был очень необычен, а по эффекту – поразительно хорош. Он был, как корень мудрости для каждого, удваивал хорошее из прошлого, топил тревожный гнет воспоминаний.

А Ингеборга знала лишь одно: «Малыш в беде, во мне спасенье ищет. И, значит, я спасу, или умру!»

Она почти жила в лаборатории, и «колдовала», и смотрела на животных. Эффект, сначала, долго не присутствовал. И был получен, может, в сотый раз. Когда в итоге комбинаций элементов явилась чудотворная субстанция, по силе действия – сродни «живой воде», речь о которой есть в старинных книгах.

Она открыла – при особом сочетании
в отдельности известных элементов,
мы получаем ряд новейших препаратов
для «корректирования функций эндокринной,
а, также, дисбаланса гормональной
глубинной биосферы человека».
В итоге испытаний в ряде клиник
– на практике творили чудеса.

Профессор Ингеборга Голдунайте взошла звездой на медицинском небосклоне.

Успех принес признание и премии. Но, главное, своими препаратами она смогла помочь в лечении племянника. И мальчик ожил, и увидел в жизни смысл. Конечно, его только подлечили. Но за «клинический период» Алекс очень повзрослел, от тяжких дум вернулся к оптимизму, и это – главная заслуга Инги.

Он прожил в Вильнюсе почти, что целый год, и вовсе бы, наверно, не уехал. Но, видел в жизни цель, пришла решимость. И Инга, как ни трудно ей далось, благословила Алексея на отъезд, в тревожный, трудный путь познанья мира.

На памятных занятьях в детском хоре он выносил желанье стать певцом.

Действительно – природа одарила.
Дискант после мутации воскрес.
Развился у него прекрасный тенор,
и не писклявый, а летящий, неземной.
Все педагоги громогласно говорили:
«Прекрасный будет камерный певец.
Он и в спектаклях мог бы быть хорош,
но вот, увы, фактура подкачала.
Такой нескладный, худощавый, не артист».

* * *

Потом Екатерина разговаривала с мамой. Вера, неохотно, ей тоже рассказала, а дочка все записывала как стенографистка. Так вышло, что от первого лица. И дальше Порываев прочитал:

– Я Алика узнала на экзамене, когда приехал пробоваться в Гнесинский, мне довелось ему аккомпанировать.

Тогда была я в творческом горении, да и по-прежнему – я обожаю музыку.

А он пришел – изящный юноша, мой принц, и протянул мне арию Хосе. Клавир, чтобы смогли прорепетировать. С волнением взглянув тогда на ноты, его спросила осторожно: «Не боитесь?».

Я не привыкла, чтоб всерьез мне отвечали. Но он так странно мне тогда сказал: «Боязнь проступка – безусловно, правильно. Но, если о поступке будет речь, то плюнь на страх и сделай невозможное. А тут – лишь только арию пропеть. Пожалуйста, сыграйте, как помечено».

Когда он спел: «Как свято сохраняю, цветок, что ты мне подарила», я, честно, позабыла все на свете, и сразу же влюбилась в дивный голос, который, думала, поет лишь для меня. Его, конечно, взяли в институт – прекрасный тенор с превосходной подготовкой. А для меня тогда настало время счастья – он, Алик, позволял себя любить.