Кавалер умученных Жизелей

– Никаких сомнений. Я где угодно подтвержу. И на суде. А вот когда уходил – не видела. Наверное, вместе с гостями Агафоновых. Я их не очень разглядывала. Сказала только, чтобы не шумели. А за что он ее?

– Послушайте, это просто рабочий момент следствия. Никого не поймали, и вопрос к вам один: приходил – не приходил. Вы помогли установить. Теперь будем дальше работать. А вам спасибо.

– Мне так жалко их обоих. Такие молодые, красивые. Бывают же такие негодяи!

* * *

А Гущин, уточнив, что время еще не безнадежно позднее, не утерпел и позвонил Анне Андреевне. Настолько одушевило его наличие хоть какой-то новости.

– Выяснилось, что к Роминой приходил итальянец, с которым она в Венеции познакомилась. Она его называла «Гермес» и научила говорить по-русски. «Ну, да», во всяком случае. У меня фотография, Гордиенко привезла. Завтра попробую поспрашивать, может, кто еще видел?

– Вам отдохнуть бы не мешало. Это не работа, а марш-бросок.

– Правда наружу просится.

* * *

Двойные похороны всколыхнули город. Две насильственные смерти, чудовищные по своей жестокости, обрастали в прессе невероятными версиями, и тема не была исчерпана. С утра, возле храма у Никитских ворот, занимали места охочие до душещипательных событий зеваки, и репортеры держали позиции отвоеванных мест. В десять часов назначили начало отпевания, а уже в половине десятого войти в церковь сделалось проблемой.

Всех бизнес партнеров, работников компании Ромина, да и просто знакомых Максима просчитали. И представили приблизительное количество.

Но сколько народа собрала балерина! Елену Гусеву вспомнили все. Ее и не забывали. Выпускники училища, в стенах которого прошло ее трудное балетное становление, невзирая на то, что волею судеб она выпала из профессии, все равно считали Гусеву своей. И проститься с ней приехали все. Большой театр, театр Станиславского. Море цветов и искреннее горе. Подходили к Дорофеевой, хотя бы на пару слов.

И все дивились, какой торжественной красавицей покидала Елена этот мир. Смерть вернула ей чистые девичьи черты. И отразила в них спокойствие, просветление и причастность к тайнам, неведомым живым.

Максим Ромин сдержал свое слово. Он не тревожил мир Елены. Он не смог уберечь ее в жизни. Ему помогли догнать ее в смерти. Кто знает, худший ли это вариант?

* * *

Петр Михайлович стойко нес осознанность свалившегося горя. Он, Клавдия и бывший заместитель Калинин, стояли чуть поодаль от гроба Максима. И старший менеджер Немченко почти все время находился в этой фундаментальной группе прощающихся. Только иногда отлучался – он был режиссером церемонии.

Пожалуй, Ромин старший, сквозь горе, даже чувствовал гордость, что так пышно хоронят его сына. Только раздражали стройные красавицы в мехах, которые «налетели и заполонили. Это не наши, они свою артистку хоронят», – утешала мысль.

* * *

Три бывшие соперницы Елены, три грации во цвете сил и лет, действительные примы русского балета, не плакали – они были актрисы. Но привело их к гробу Гусевой истинное чувство. Вернее – два: сожаление и негодование.

– Ну, как так можно – все не как у людей. Некоторые умирают, некоторых, даже убивают. Но чтобы насадить, как муху, на какую-то стеклянную булавку? Это ж до чего довести человека надо! Убийцу-извращенца отыскала.

– А Елена всегда отыскивала что-нибудь остренькое, ей пресных чувств не подавай. Помню, как однажды, после банкета, мы обогнали ее машину в туннеле под площадью Маяковского. А обогнали потому, что Гусева одной рукой рулила, а другой ласкала едва знакомого футболиста, и целовалась в засос.

– О мертвых или хорошо. Но это ведь хорошо, что она не оставляла людей в равнодушии. Все дивились ей и недоумевали.

– Да и тогда, с Поленовым этим. Я ведь, думаю, не он ее из окна выбросил, это уж точно. И не случайно выпала. А просто поняла, что великой балериной ей не стать. Ну и сиганула для трагедии нераскрывшегося таланта.

– А уж потом, на занятиях, студентам лапшу развешивать. Павлова, Уланова и – Гусева. Да, и Плисецкая, тоже, ничего. Самые лучшие «Лебеди».

– Она ведь теперь еще и поэтесса. Жалко, что не успела лекцию устроить, что-то типа «Лирические героини ранней Ахматовой и средней Ахмадулиной, как предвестницы трагедийных закатов поздней Гусевой».

– Но, все-таки, бедная Ленуська. От бога дано было много, но дьявол ее искушал. И ее самою делал орудием искушения.

– Ан-нет. Не со всеми можно поиграться, и бросить. Кого-то круто она зацепила, и навсегда выпала из жизни.

– Ты посмотри, какая хорошенькая лежит. И все мы там будем.

* * *

Тина не отрывала глаз, не верила, что прощается с наставницей. Ей казалось, что это «эскиз трактовки шедевра» смерти, что Елена выйдет из образа, и вымолвит: «До завтра. А вы еще поработайте. Ведь это был лишь только вариант, что лебедь не хочет жить».

«На кладбище не надо ехать, – думала Тина. – Я буду разговаривать с тобой, нам не нужны могилы и поминки. Продолжим экзерсис, Елена Ниловна?»

* * *