Кавалькада

Минут через сорок пять после начала речи, когда голос Гитлера вырос почти до крика и он принялся размахивать руками и хвататься ими за воздух, я заметил справа какое-то движение. В конце ряда, перед нами, из-за стола поднялся мужчина и что-то крикнул. На него тотчас же навалились трое молодчиков Геринга — один широко размахнулся дубинкой и ударил поднявшегося, двое других схватили его за плечи и потащили из-за стола.

Пока все это происходило, люди, сидевшие в ряду за ним, просто подвинулись в сторонку — кто влево, кто вправо, стараясь не пропустить ничего из того, что происходило на сцене.

Я взглянул на мисс Тернер. Она ничего не заметила.

Я снова оглянулся на спортсменов. Троица тащила нарушителя порядка по проходу мимо флага со свастикой. Голова его безвольно болталась, нога волочились по полу. Никто из присутствовавших, кроме меня, не обращал на это никакого внимания.

Я глубоко вздохнул и глотнул еще пива.

Через десять-пятнадцать минут сложилось впечатление, что Гитлер закругляется. Сжав руки в кулаки, он пронзительно вопил и топал ногой. Казалось, он был в экстазе. Либо в припадке. Я посмотрел на Пуци. По его щекам катились слезы.

Я побаивался смотреть на мисс Тернер, но все же решился. Она глядела на Гитлера, прищурив глаза и сжав губы.

Гитлер еще раз-другой пронзительно крикнул, топнул ногой, потом вдруг издал истошный вопль, победоносно воздев правый кулак и тыча указательным пальцем куда-то вверх.

Грянул оркестр, и зал снова взорвался. Четверо немцев перед нами вскочили с мест и завопили, изо всех сил хлопая в ладоши. Вокруг нас все тоже повскакивали с мест, восторженно завизжали и остервенело забарабанили кулаками по деревянным столам.

Гитлер отсалютовал публике — сначала левой ее части, потом правой. Затем повернулся, прошел через сцену, спустился по ступенькам, направился по проходу к двери и вышел. Толпа неистово ревела.

Пуци стоял, колотя в свои огромные ладоши. Я почувствовал, как кто-то потянул меня за левую руку. Мисс Тернер. Она наклонилась ко мне, прикрыв ладошкой рот. Я наклонил голову как можно ближе к ней, но даже так с трудом смог разобрать, что она говорит.

— Думаю, нам лучше встать.

Она была права. Если бы мы остались сидеть, не выказывая должного восторга и уважения, кто-нибудь позади нас вполне мог попытаться забить нашими головами гол.

Мы встали.

Мисс Тернер взяла меня обеими руками за локоть, притянула к себе и прокричала мне прямо в ухо:

— Ненавижу его.

Глава тридцать четвертая

Пуци вывел нас через зал, пробиваясь всей своей огромной массой сквозь возбужденную толпу. Мы пытались держаться рядом с ним, как плавающие обломки возле океанского лайнера. Вокруг нас теснились люди с вытаращенными глазами, радостно подталкивающие друг друга, а некоторые стояли с пустыми глазами и отвисшей челюстью, как будто только что получили удар под дых.

На улице солнце склонилось все дальше к западу. Хотя было еще тепло, воздух заметно остывал, а свет тускнел, окутывая все мягкой дымкой. Когда мы вырвались из гвалта пивной, Пуци хлопнул меня по спине.

— Ну, что скажете, Фил?

— Он умеет говорить речи, — заметил я.

Пуци рассмеялся.

— А вы, мисс Тернер?

— Это было… — Она пыталась подобрать точное слово и подобрала, — подавляюще.

Он снова рассмеялся и обратился ко мне:

— Я же говорил, господин Гитлер гений.

— Угу, — сказал я. — И что теперь, Пуци?

— Ловим такси и в ресторан. Там встретимся с господином Гитлером и остальными.

Когда мы приехали в ресторан на Одеонсплац, Пуци поведал нам, что это то самое кафе «Тамбози», где король Людвиг Первый[46] когда-то развлекал Лолу Монтес.[47] Меня же это место интересовало по другой причине: именно здесь Гуннар Зонтаг и Альфред Розенберг, по их собственным словам, развлекали друг друга в прошлый понедельник. Я надеялся, что сейчас там не окажется Ханса Мюллера, который пришел проверить их показания у своего приятеля.

В ресторане нас отправили наверх, где располагался своего рода мезонин. В конце этого помещения, в нише, обклеенной обоями, стоял длинный сервированный стол: на ослепительной белизны скатерти были аккуратно расставлены и разложены тарелки, бокалы и меню. Мы сели, и, когда подошел официант, Пуци передал ему наш заказ. Виски для меня, бокал белого вина для мисс Тернер и пиво для Пуци.

Остальные подошли минут через двадцать. Кавалькада снова была в сборе, и все они суетились вокруг Гитлера, как девочки из кордебалета вокруг бродвейского режиссера. От только что произнесенной речи и от того, какой она возымела успех, их всех слегка лихорадило. Движения казались резкими, не совсем нормальными, глаза сверкали нездоровым блеском. Сам Гитлер был явно доволен — собой, своей компанией да и всем вокруг. Лицо его раскраснелось, он весело ухмылялся, часто и судорожно жестикулировал.