Кавказ

Кура отделяет собственно город от его предместий: Авлабара, Песков и Немецкой колонии.

В сентябре 1795 года город был полностью разрушен Ага-Магометом. В эту пору город был так тесен, — сообщает Клапрот, — что одна арба едва могла проехать по его самым широким улицам. Тифлис имел тогда пятнадцать тысяч жителей.

В 1820 году, когда шевалье Гамба, французский консул в Тифлисе, прибыл сюда, все улицы были покрыты развалинами, — следами последнего персидского вторжения; через них перепрыгивали, рискуя сломать себе шею, чтобы добраться до землянок, в которых ютились коренные жители.

Конечно, тот, кому известен Тифлис только по описаниям Клапрота и шевалье Гамба, не догадается, входя в нынешний Тифлис, что вступает в тот самый город, который описан этими путешественниками. В настоящее время в Тифлисе насчитывается от шестидесяти до семидесяти пяти тысяч жителей; улицы его в шестьдесят футов шириной: тут великолепные здания, площади, караван-сараи базары и, наконец, театр и церковь, которые, благодаря деятельности князя Гагарина, превратились в самые изящные произведения искусства.

С тех пор, как Тифлис поступил под русское владычество, избавившее его от вторжения персов и турок, три лица особенно много сделали для Тифлиса: это генерал Ермолов, граф Воронцов[243] и князь Барятинский.

Генерал Ермолов в настоящее время может быть назван старейшим из русских генералов. Ему восемьдесят лет от роду: это один из героев двенадцатого года. Он отнял у нас, а мы отняли у него главный редут. Подобно Конде, бросившему свой жезл в испанские ряды, он швырнул во французские ряды горсть Георгиевских крестов, которые и были немедленно собраны находившимися под его командованием солдатами.

В одном из романов из кавказской жизни Марлинский пишет о Ермолове:

— Беги, чеченец, — блещет меч
Карателя Кубани;
Его дыханье — град картечь,
Глагол — перуны брани!
Окрест угрюмого чела
Толпятся роки боя…
Взглянул, — и гибель протекла
За манием героя[244]

.

Эти стихи прекрасно передают восприятие горцами Ермолова. Он высоченного роста, прекрасно сложен, силен, как житель севера, легок и ловок, как житель юга. Горцы были очевидцами, как ударом шашки он сносил голову буйволу, как в несколько минут усмирял необъезженного коня, как попадал пулей в монету, подброшенную в воздух; этого было достаточно, чтобы произвести должное впечатление на горцев. Ермолов на Кавказе олицетворял собою терроризм, но то было в эпоху, когда терроризм мог оказаться спасительным, так как священная война не соединяла еще всех горских племен воедино. Ермолов был самой могущественной личностью, какую только будут помнить на Кавказе.

В начале войны с Портой, вместо того, чтобы возглавить отряд, идущий в бой, он предоставил командование им генералу Паскевичу и тем заложил первый камень в фундамент его счастья. Сам же остался в Тифлисе в вызывавшем всеобщее недоумение каком-то состоянии нерешительности. Что за слабость одолела это большое сердце?

Следующий эпизод дает представление о проницательности азиатцев. Один из мелких султанов покорных татарских провинций явился к генералу. Ермолов принял его очень любезно, — даже слишком любезно. Султан сел и сразу же принялся успокаивать главнокомандующего насчет случайностей войны. Тогда Ермолов, как ужаленный пчелою лев, поднял голову.

— Почему думаешь ты, — спросил он султана, — что я неспокоен?

— О! — отвечал султан. — Если б ты был спокоен, то никогда не позволил бы мне сесть рядом с тобой.

Ермолов еще жив. Я видел его портрет у князя Барятинского. Длинные, густые белые волосы придают ему вид дряхлого льва. Он пребывает в оппозиции, цепляется за свою былую популярность и не удовлетворен тем, что его фантастическая карьера прервалась на полпути.

Ведь когда император Александр опочил, на престол взошел император Николай, и все переменилось. Среди великих людей встречается чрезмерная экзальтированность, слишком раздражающая нас. Император Николай обладал многими различными свойствами, превозносимыми прежде, но оспариваемыми ныне; основное из них — склонность к деспотизму, и эту склонность он стремился реализовать любой ценой: всей Европе пришлось в течение тридцати лет покоряться его капризам. Именно склонность к деспотизму, между прочим, была одним из недостатков Луи-Филиппа, который всем навязывал себя.