Кавказские новеллы

Брат, успокоенный, уехал, а мне постелили в комнате с детьми.

Свернувшись калачиком под новым небом, я тихо заплакала и перед тем, как забыться сном усталости от длинной пыльной дороги и слёз, выплеснула в чужую ночь:

– Джоджр, какой же ты стервец, Джоджр!

VII.

Ираф, Миг-Моей-Юности! Я обретала свою романтику среди редакционных будней – их иногда скрашивал Рамазан-Ромашка, как называли в редакции юного наборщика нашей газеты. Его зеленоглазые с узкими личиками сестры и я были похожи, как четыре капли из одной пипетки, и когда он вел весь наш выводок в кино, никто не пересчитывал, а принимал меня за «девочку Таваоста».

Однажды он привел мне светло серую лошадь. Не скаковую под английским дамским седлом, да и скакать мне, к слову сказать, было не в Булонском лесу.

Я отправилась в центр села, где разъярённый от невиданного в его райцентре поведения шофер рейсового автобуса стал в бешенстве кричать вслед: сейчас же слезь с лошади, ты же девушка, как тебе не стыдно!

Невежда, он не знал об амазонках – прабабушках своего племени савроматов, сарматов, алан и т. д.

Я заехала в школу, где жили мои однокурсницы, попавшие туда по направлению, там же стоял во время летних учений военный полк. Командир одобрил меня в седле, подтянул подпругу, и за Чиколой я поскакала по полю к дороге, которая вела за холмы, в соседнее село.

Там жил объект моего любопытства – председатель сельского совета, окончивший вуз в Ленинграде. Он был худощав, поговаривали, что был безнадёжно болен лёгкими, но строг и аскетичен – близкий мне по духу образ.

Сказок, подобно Джоджру, я не писала, я жила в них. Поэтому, вообразив этого человека классическим литературным героем, я смело отправилась на его поиски. Это был единственный повод направить куда-нибудь своего коня в незнакомой местности.

Выехав за Чиколу, я обнаружила далеко в поле, где был выгон, скамейку, на которой беседовали двое стариков.

Из уважения следовало сбавить ход, что я и сделала. Но, попав в поле их зрения, я тем самым прервала их беседу, и мгновение они молча смотрели на меня…

А затем оба одновременно поднялись со скамейки!

Это было совершенно явное выражение их уважения наезднице, как выражают его, наоборот, младшие старшим. Один из них спросил:

– Чья ты девочка?

– Я – Ваша племянница! – назвала я свой титул, что является информацией, несущей весть о сестре, всегда дорогую для сердца каждого осетина.

В тот миг я была наследницей утраченной традиции, в которой мы, племянники – не наследники фамилии, а дети дочери и сестры, были более любимы и чтимы племенем. Не детям сыновей, а детям дочерей осетины дарили белого, как мечта, коня!

И вот она я – на серой колхозной лошади – проношусь живым ветром прошлого мимо старейшин на этой скамейке посреди мира. До меня донеслись их пожелания, полные гордости, любви и нежности, как только могут в здоровом племени старшие любить своих младших.

И на всю жизнь унесла в себе этот образ: я – на коне и два старика, непонятно откуда взявшихся, оторванных от всего вокруг, существовавших в этот момент для того, чтобы заметить меня и благословить за то, что проношу мимо них нечто необычное для их созерцания мира.

Мне свойственен бурный восторг от жизни, но ни один момент моей последующей жизни не приблизится по знаковой сути к этому мигу! Возможно, вся история с моим пребыванием в том краю была послана Богом для этой встречи.

Из-за своего восторга я не поняла этого тогда, это наступит позднее. Через много лет я вспомню благословение старейшин как знак свыше, на который стану ориентироваться, сверяя свои чувства и степень значимости моего участия в том или ином событии.

Второй знак после моего имени – Аланка, он будет проявлен в тот момент, когда я буду сидеть в центре Европы, в зале брюссельского международного конгресса миролюбивых сил – одна, уже развесив по стенам фотографии со следами насилия над южными осетинами, их расчленёнными телами и мёртвыми детьми – и обречённо ждать появления посланцев тех, кто учинил это.

Вот тогда толкнёт моё сердце Миг-Моей-Юности, и далеко в поле на одинокой скамейке я увижу тех стариков, Бог знает с каких времён, с каких эпох сидевших там, они снова встанут, приветствуя меня и благословляя, ещё не знаю, на что. И я твёрдо скажу себе – на этот день! – и останусь, внешне спокойная, ожидать, что же будет дальше.

И Бог спасет меня – безумный президент в последнюю минуту не выпустит из тбилисского аэропорта сорок своих посланцев, ранее заявленных для участия в конгрессе!

А тогда, по окончании короткой, как вспышка света, встречи, я крепко сжала коленками бока лошади, физически ощущая восторг души и тела, и послала её, как учил отец – шенкелями, вперед, туда, где не ожидал меня загадочный и строгий предводитель села с петербургской бледностью.

По длинной улице, спрашивая у сельчан, я подъехала, наконец, к дому моего героя. Он вышел, и картина – я верхом на коне – ужасно развеселила его.