Кавказские новеллы

Смеясь хорошим смехом, он взял поводья, завёл нас с конём во двор, громко позвал сестёр, их оказалось две и обе по виду старые девы. Он строго и торжественно велел “принять гостя, напоить и накормить коня”, и тут же решительно отправился прочь со двора, даже не спросив, зачем я приехала.

И в гордой посадке на коне я оставалась чем-то маленьким пушистым без названия, вызывающим только улыбку или веселый смех! Это не было горем, это было занудством тоски, когда ничто извне не удивляет, не ослепляет – сколько же ждать чего-то невиданного, сколько?!

Сёстры были так удивлены, при этом так явно обрадованы, что горячо взялись исполнять веление любимого и глубоко почитаемого брата и принимать меня как дорогого гостя издалека.

Я была тронута их взрывом гостеприимства, отвечала на бесконечные вопросы, но мне было грустно оттого, что их брат отчего-то не мог создать им более радостного дома с новизной и детскими голосами. Возможно, по своей обреченности…

Через некоторое время, тепло простившись с ними, я оторвала свой транспорт от мешка с зерном, заново взнуздала и двинулась в обратный путь. За селом с громким криком вслед погнался какой-то человек, я на всякий случай припустила коня, затем повернула и помчалась обратно.

– Ты, кажется, девочка из редакции, – сказал парень, подобравший мой шейный платок.

Ночью я не могла заснуть от жуткой боли в ногах, мои кости разламывало изнутри, я плакала от боли, и мне казалось, что я навсегда сброшена конем на обочину жизни. А мне хотелось сидеть в седле и нестись в необъятный простор, в прекрасные дали.

К слову, мой отец долго не выдержит, как только выяснится, что в редакции нет автомашины, а материал я должна собирать, бегая по горным дорогам или на попутках, он немедленно заберёт меня оттуда.

VIII.

В Москву я вернусь только через несколько лет, но все будет идти в ином измерении, чем могло бы идти в ранней юности. Я опоздала в Москве сама к себе, к своим творческим планам и начинаниям. Оттого я стану выплескиваться и из Москвы, и носиться, как неприкаянная, по просторам одной шестой части всей земной суши и буду достигать чего-то скрытого в тумане, а всякую реальность, столь необходимую для жизни человека, упрямо отвергать.

Жизнь в столице давала мне мир, у которого относительно нашей державы не было границ, а моя работа журналиста торговой рекламы и пропаганды средствами массовой информации, отвечавшего за деятельность коллег на территории всей Российской Федерации, воплощала полную свободу передвижения.

Хотя я много ездила и летала, читала и думала, меня всегда томило тоненькое чувство одиночества. Вечерами на сон грядущий я плакала, беспокоясь и тоскуя по родителям. Московские окна уже начинали мучить меня отсутствием родного очага.

В ту самую студенческую весну освобождения от джоджровского влияния, запев, как все маленькие птички, я не поняла что стала дичью – и на всю жизнь.

С тех пор внимание уверенных в себе мужчин отбивало у меня способность воспринимать их рядом с собой. А от неуверенных не ожидалось той силы, которая могла поглотить мою волю. Я смотрела на них на всех с какой-то отстранённостью, которую не могла ни понять, ни объяснить другим.

Все справедливо считали, что я сама не знаю, чего хочу, и было похоже, что меня пугала реальная определённость, а успокаивала бездна пространства и времени.

Я перестала быть по-юношески диковатой. Я стала дикой…

IX.

Вот уж чего я никогда не могла предположить, так это того, что Принц будет приговорен к отбыванию срока в колонии строгого режима!

С тех самых пор, как мы отправились по жизни на разные уровни распределения, мы ничего друг о друге не знали, во всяком случае, не знала я. В Москве я жила уже достаточно долго, сложилась привычка отправляться от родителей к Чёрному морю, чтобы согреться для долгой московской зимы.

Но в этот раз возвращаться в родительский дом предстояло не через Краснодар, а через Грузию, чтобы попасть в Цхинвал. Я впервые ехала в южную столицу, при этом, не раздумывая, почему я поступаю именно так.

Джоджра, повергнув всех его сограждан в шок, наказал своею властью всесильный главный прокурор республики Грузия, которому противостоял этот упрямый и принципиальный журналист. К тому времени, когда я узнала об этом, Джоджр уже вернулся домой.

В Цхинвале, в доме родственников, я взяла телефонную книгу. В его фамилии несколько особей – не много, фамилия немногочисленная. Но среди инициалов он не обнаружился, и я набрала первый же номер.

Ответил мужской голос, я сказала, кого ищу.

– Кто это? – резко спросил голос, и я, повинуясь, но не зная, как объяснить, начала:

– Я из Москвы…

– Где ты сейчас? – прервал меня голос, и я уловила его одновременно удивление и волнение.

Я назвала имя хозяина дома, и голос сказал:

– Будь там, никуда не уходи!

Я слетела вниз, чтобы объявить, что сейчас появится Джоджр, потом взлетела наверх причесать уже просохшие волосы, которые я теперь носила длинными и распущенными по плечам.