Кавказские новеллы

Мы могли стать вегетарианцами, если бы не Иво, он ходил к сестре за гору и приносил домашние мясные деликатесы.

Габриэл тоже состоял в деловой связи с «Загребачкабанком», но на свой кредит купил не автомобиль, а …свинью в готовом виде: колбасы, ветчина и прочие изделия – закуску на всю зиму.

Он пил в баре, как правило, не закусывая, зато мы часто в обед питались его кредитом. Таким образом, нам не прямо, но косвенно доставалось и что-то положительное от «Загребачкабанка», его итальянского филиала.

Массагетская царевна

В пути по извилистой горной дороге колеблется, словно тихо бьется, сердце из красного бархата, вышитое золотыми нитями «Я тебя люблю» и подвешенное на шнурке возле лобового стекла.

Это все, что есть у Лары, кроме воспоминаний, от отца массагетской царевны. А та и вовсе не помнит его, он умер, когда ей не было и года.

Однажды, в свои первые три месяца жизни, когда она не смогла достать ручкой выпавшую игрушку, она взяла её обеими ножками и подтянула к груди. Наблюдавший отец был изумлён и сказал, что не зря назвал её именем древней массагетской царевны Тамирис – его дочь не простая девочка!

Теперь эту малышку Штефан повсюду возил с собой, говорил с ней на хорватском, готовился дать ей свою фамилию, как только Лара получит гражданство. И не скрывать от неё правды об отце, но позднее.

А сейчас они жили душа в душу – «тата» и проступившая из мрака одиночества крошечная девочка, с сияющими зеленоватыми глазами, требовавшая ежеминутного внимания из-за буйного характера, сильная, фантастически выносливая.

Эта абсолютно бесстрашная девочка, делавшая в первый год жизни сальто в колыбели, теперь, в четыре года, делала его на мостике над речкой!

Штефану, если не успел перехватить её, впору было зажмуривать глаза от её подвигов.

Неизменно весёлая, она начала говорить поздно, при этом исключительно на хорватском, а из русского произносила только «спасибо», старательно, уже как иностранка, хотя мать с ней говорила сразу на трех языках – русском, хорватском и осетинском, и она всё понимала.

Как-то раз появились цыгане на грузовике, сборщики металлического лома. Штефан отдал им старую газовую плиту. Чтобы поставить плиту в кузов, им пришлось выгрузить роскошный детский велосипед, голубой, с колёсами из белой резины, а когда хотели положить его обратно, массагетская царевна вцепилась в него и подняла такой крик, что испуганные цыгане умчались, бросив своё имущество.

И теперь она, как гонщица из телевизора, в очках для подводного плаванья, в коротких штанишках, кудрявая и неустанная, как perpetuum mobile, носилась на нём по коридору, потому что в Цветлине, не дай Бог, разогнаться на велосипеде по отвесно спадающей вниз улице.

В декабре мы точно так же всей компанией носились на автомобилях по дорогам Загорья – вверх-вниз, круто влево, ещё круче вправо!

В нарядных городах на всех дверях – рождественские веночки, на все балконы по верёвочной лестнице уже поднимался с мешком за спиной Святой Никола, наш родной Дед Мороз.

Напротив дома Штефана, во дворе у Симона глиняный американец, в полметра ростом, с бутылкой рома в руке, по уши в снегу, как в золотой лихорадке на Клондайке. А от излюбленных хорватами белых лебедей с туловищем-цветочницей, торчали только красные клювы, потому что самого Симона нет, он с женой-словенкой живёт в Словении.

Однако каждую весну его привозит жена на своём форде «fokus», и он с радостью вливается в холостяцкую жизнь с игрой в «belot», вечерними бдениями с векией и гимном.

Но каждой осенью у него неизменная тысяча литров лучшего вина в Цветлине, красного, с чудным ароматом «изабеллы»! И этот «фокус» похлеще форда его словенской жены.

В предрождественское время в Цветлине, как по всему Загорью, на каждом балконе, в окнах, домах и барах сверкающие праздничные гирлянды.

«Сретан Божич!». Вокруг – снег и вечная зелень, не знающая осеннего увядания, и радость от скорого Рождества Христова, которое мы, российские, чувствуем, как истинные христиане.

Однажды по пути мы завернули в сказочно разукрашенный бар, манящий ароматом горячего кофе и теплом камина.

В самом углу за столиком с мягкими диванами сидел человек наедине с трубкой, чашкой кофе и большим бокалом, вероятно, того, что Штефан обычно пьёт крошечными рюмками.

Штефан пояснил, это Игнасио-«бразилец».

– Тот самый, брат Бранко?

Он подтвердил и повёл нас к нему.

Массагетская царевна, как всегда, производила среди всех столов большой шум и уже пыталась пробовать напиток «бразильца», судя по всему, векию, и он, смеясь, заказывал ей сок, а нам капуччино и коньяк.

Игнасио от долгой жизни среди креолов, мулатов, индейцев совсем иной – таинство иного материка, индейского преображения.

В его маленькой картине маслом на стене в доме Штефана – пейзаж, которого, как он сказал, нет в Бразилии, как нет в Цветлине. И нет самого Цветлина, нет ничего другого – всё есть где-то в том легком предчувствовании, которое никогда не воплотится в действительность.